DeletedUser
Гость
Рассказ "Стоя перед вечностью" "Вход только для сумасшедших"
Джеймс сидел за столом, его смена подходила к концу, позвонил телефон.
- Лейтенант Джеймс у телефона.
- Алло, Джеймс, у нас тут еще один сумасшедший, это твой клиент, приезжай на пойнтстрит 18, мне кажется ты успеешь.
- Да, конечно, выезжаю, думаю, я буду через 25 минут.
Джеймс работал в полиции в должности штатного психолога, в основном занимался делами рядовых сотрудников, но иногда выезжал на вызовы, когда дело касалось переговоров с бандитами или самоубийцами. Такие случаи для него были скорее необычными, чем заурядными. Во всяком случае, это было намного лучше, чем вести личные дела сотрудников, писать рекомендации по переводу на должности и рекомендовать арестантов на медицинскую экспертизу. Сейчас он ехал на вызов и думал о том, кто же на этот раз желает прильнуть в объятия смерти, девушка ли это, мужчина? Сколько ему лет? За его практику среди самоубийц чаще встречались мужчины, и поэтому он больше склонялся, что сегодня это будет снова мужчина до 30 лет. Хотя он и знал, что по статистике женщин и мужчин самоубийц примерно одинаковое количество, даже женщин чуть-чуть больше, но его предубеждение о сегодняшнем вечере складывалось из того опыта, что с мужчинами ему чаще удавалось вступить в предсмертный диалог, женщины же заливались слезами, либо вообще молчали перед смертью. Может быть, это было из-за того, что он сам мужчина и женщины не так охотно с ним хотели говорить, чем с другой женщиной, может быть, но чтобы говорить уверенно об этом, он не обладал необходимой статистикой от коллег. Вообще его должность была уникальной и редкой, по крайней мере, он не знал о других коллегах в своем городе, работающих по самоубийцам. Да и вряд ли вообще кто-то хотел бы заниматься этой работой. Даже если половина случаев будет успешными и человека удается спасти, то другая половина случаев все равно ложится грузом на совесть , каждая смерть человека на твоих глазах оставляет груз, что вот-вот и его можно было спасти, достаточно было сказать лишь еще несколько слов. Однако, Джеймс не был из серии слезливых и чувствительных, поэтому он уже более спокойно относился ко всем смертям в его работе, нежели в самом начале нахождения на должности. Но утверждая, что он был скуп на внешние проявления эмоций, трудно утверждать, что его внутренние переживания бедны. Часто бывает с людьми и не только Джеймсом, что внутренние переживания человека являются огромным миром по сравнению с его повседневной жизнью. Джеймс приехал по названному адресу, его встретил приятель-полицейский, а его напарник был уже наверху, на одном этаже с самоубийцей. Жилой дом был высоким восьмиэтажным зданием. Как сказал приятель, самоубийца находился на последнем этаже и сидел на окне, отсюда его не было видно из-за сильно выступающих фасадов, поэтому и не было зевак, как бывает иногда. Джеймс отметил данное обстоятельство для себя хорошим знаком, ведь толпа зевак сильно мешает работать. Толпа, наверное, оказывает точно такое же действие на самоубийц, что и полный концертный зал для артиста, и все мысли и желания направляются на удовлетворения каких-то инстинктивных желаний зрителей место сосредоточения на творческом процессе или полезной работе. Зрители всегда загоняют в рамки ожидаемого результата и создают чувство вины, если их ожидания не оправдываются. Вот почему Джеймс не любил зевак, наблюдающих за самоубийцей, так как груз в случае смертельного исхода дополнялся еще и грузом вины перед толпой. Они поднялись на восьмой этаж и второй полицейский начал вводить в курс дела:
- Он сидит на окне, об этом сообщил старик из соседней квартиры, поймать его слишком рискованно, а усыпить не получится, он сразу же упадет. Я предлагал ему «не дурить», но он сказал оставить его в покое, да что взять с сумасшедшего? Разве можно с ним о чем-то говорить? По-моему это просто бред!
- Да, и соседи о нем отзываются не лестно – присоединился напарник – говорят, что нелюдимый, не улыбается, редко выходит из дома, не опрятен и не брит. Да, тут видимо сильное помешательство, раз так живет этот парень.
- Вот, я вскрыл дверь, так что можно пройти и не напугать его.
- Спасибо, ребята, теперь начинается моя работа. Подождите здесь и постарайтесь не шуметь.
Джеймс вошел в однокомнатную скромную квартиру. Пройдя прихожую, сразу попал в комнату средних размеров, которая была освещена единственной настольной лампой, стоявшей на столе. Стол же находился у противоположной от окна стены, а на самом столе валялись множество бумаг исчерченных рукописями и книжки, среди которых я сразу заприметил Гессе «Степной волк», также были Достоевский «преступление и наказание» и поэмы Шекспира. Видимо этот человек имел отношение к писательскому ремеслу. Вдоль другой стены были расположен диван, используемый, как постель , и был прикрыт небрежно каким-то старым покрывалом. А напротив стояло два кресла и журнальнальный столик между ними, с разбросанными книгами, одна из которых лежала растопыренная, переплетом вверх. Видимо ее недавно читали. Также был шкаф, заваленный разным бытовым хламом и большая книжная полка на стене, заполненная также различными книгами. Джеймса окликнул парень сердитым, раздраженным голосом.
- Ну кто там?! Я же просил оставить меня в покое, неужели не ясно?!
- О!! Простите – Отреагировал Джеймс и заметил только руку в раскрытом окне, остальная часть туловища была не видна из штор – Я не хотел вас беспокоить, я лишь здесь потому, что этому обязывает меня моя работа.
- Что это за работа такая, вламываться в чужой дом?
- Я из полиции и соседи жалуются, что вы их пугаете сидя на окне.
- Послушайте, вы, твердолобые, тупые копы из полиции, я не хочу ни с кем разговаривать, оставьте меня в покое!!!
- Разговаривать это утомительное занятие, я лично предпочитаю всегда слушать, по крайней мере не приходиться насмехаться цинично про себя над своими же глупостями, выпущенными из-за рта. Вы не против, если я выпью стакан воды и немного передохну? День сегодня жаркий и утомительный.
- Ха!!!, смеется он над своими глупостями. Хорошо, делайте что хотите, но не мешайте мне.
- Спасибо!
Джеймс прошел на кухню, взял стакан и наполнил его из под крана, прошел в комнату и сел на кресло. На столике ему удалось прочитать название открытой книги: «Джек Лондон. Белый Клык». Интересная книга, которую Джеймс читал в прошлом, отметил он про себя.
- Думаю к вечеру соберется дождь, не хотелось бы умереть в луже – заговорил молодой человек, спустя пару минут.
- Да, похоже действительно будет дождь, но я на машине и поэтому доберусь до дома вполне сухим. – Джеймс отлично видел небо, сидя в кресле, на горизонте собиралась темная туча, еще в бликах заходящего летнего солнца туча была хорошо различима, будто бы темные силы съедали светлые кусочки неба. Пристально посмотрев на небо, он продолжил – О!!! Простите мою невежливость, меня зовут Джеймс Коэн, как я уже говорил, работаю в полиции, а как ваше имя, если не секрет?
- Да какой там секрет, хотел бы я, чтобы мое имя было самой большой противоположностью секрету. Скотт, меня зовут Скотт Камерон. Я не работаю, во всяком случае, мои занятия с точки зрения людей очень трудно назвать работой. Но если работа и отдых отличаются тем, что работа вызывает усталость и стресс, сопровождающийся негативными чувствами, а отдых стимулирует в человеке что-то положительное, то я точно могу сказать, что я давно не отдыхал.
- Видимо вы сильно страдаете, если давно не испытывали чего-либо положительного? Так вы говорили, что не хотели бы умирать в дождь, получается, что будь погода хорошая, вы желаете умереть?
- Да, совершенно верно, Джеймс, я решил умереть.
- Скотт, что вы говорите?!?! Вы говорите об этом так, будто бы смерть заурядное событие в жизни человека. Если говорить о смерти, то наверное нужно употребит слово «решился» «собрался духом» «приготовился к решающему шагу». Может быть, я утверждаю слишком самоуверенно, но смерть в жизни человеке бывает один раз. А сама сознательная смерть равносильна подвигу, ведь никто точно не может сказать, что там находится за чертой смерти. Мертвые с нами не разговаривают, а тела их разлагаются в земле, будто бы мертвым совершенно нет заботы до своего тела. Шаг в неизвестность – это героический поступок и говорить про него, как заурядное событие, странно на мой взгляд.
- Я пока оставлю вашу мысль без ответа, но если сложится вечер, то обязательно на нее отвечу. Меня заинтересовало в вас та особенность, что вы говорите о смерти не как обыватель или как те ваши коллеги. Обычно люди в любом желании смерти видят какое-то сумасшествие и немедленно, любыми способами это сумасшествие желают прекратить, вообще человеку свойственно поднимать шум возле любой для него стихии, возле любой неизвестности. Вы же отнеслись к вопросу о смерти достаточно спокойно, будто бы для вас это уже привычное дело. Или мне это всего лишь показалось? Поясните, пожалуйста, откуда у вас такое хладнокровие к данному вопросу?
- Ох!!! Скотт, вы меня поймали за рукав. Я работаю в полиции штатным психологом и вовсе не занимаюсь отлавливанием преступников. А поскольку в полиции мне трудно занять себя работой именно в качестве психолога, то я также выезжаю на случаи, когда человек хочет покончить с собой, но есть шанс его остановить.
- Так значит, вы приехали переубедить меня к жизни, как жаль.
- Нет!!! То есть да, я должен вас переубедить к жизни, поскольку это моя работа. Впрочем, за не достижение результата, меня не карают. Они просто печально и молчаливо отводят глаза!!! Знаете, по мне, так лучше бы они меня ругали, тогда бы я мог хоть сколько-то возразить.
- Что ж, меня это несколько успокаивает. Меня успокаивает, что вы спасаете мне жизнь ради денег.
- Я сам иногда себя успокаиваю тем, что я делаю это ради денег. Но если бы это действительно было так, то я бы предпочел поискать другую работу, да и уверен, что за нее мне платили бы больше. Нет, нет! В моей работе по спасению жизни смертника присутствует что-то личное. Любой человек вправе гордится результатами своего труда, но, к сожалению, мой труд слишком специфический. И ни разу я не испытал чувства гордости за него. Даже в те моменты, когда человека удавалось уговорить к жизни, во мне присутствовало ощущение, будто бы я себе лгу, а правда заключается в том, что на самом деле я нисколько не хочу убеждать человека к жизни, я не хочу его убеждать ни к жизни, ни к смерти. Мне кажется порой, что начни я подобный диалог вне служебных обязанностей, то я бы просто интересовался личностью человека и его биографией, переживаниями, опытом, который привел его к желанию смерти. Но моя работа заключается в том, чтобы переубедить человека к жизни и я всегда делаю это.
- Джеймс, вы не перестаете меня удивлять!!! Хотите я вам дам выгодное для вас обещание.
- Наверное, хочу, но позвольте вначале услышать формулировку этого обещания.
-Конечно, конечно. Я обещаю вам, что если вы составите мне интересного собеседника, то я не буду кончать со своей жизнью сегодня и в ближайшие дни.
- О, тогда я постараюсь, сделать все возможное, чтобы стать интересным собеседником. Да и для работы это будет удачной пометкой.
- И так, Джеймс, вы возвели смерть в ранг героического подвига. Не знаю, может это действительно так, только я не отношусь к смерти сколь-нибудь серьезно. Вы совершенно правы, что это значительный шаг в нашей жизни, который нельзя будет отменить, и правы в том, что это шаг в неизвестность. Только эти критерии не есть абсолютные. Какому-нибудь человеку на другой стороне планеты, совершенно все равно, умру ли я или нет, в его жизни ничего не изменится, он также будет ходить на работу, есть свой полдник, обед и ужин, обнимать жену и детей, если они у него есть. Да что там другая сторона планеты!!! В этом городе всем совершенно безразлично – умру я или нет. Даже, когда вы зашли ко мне, вы начали разговор с того, что я беспокою соседей, будто бы если я умер в тишине и тайне, они бы ничего не заметили. Но разве они не догадывались, что я хочу покончить с жизнью? Конечно, догадывались, иначе бы они не позвонили в полицию. Их беспокойство в том, что я покончу с жизнью, и они будут знать, что могли что-то сделать, чтобы меня остановить. Мне кажется, именно это создает людям огромный дискомфорт – они чувствуют вину за то, что могли что-то сделать, но не сделали, поскольку им это крайне неприятно, по их мнению, пусть этим занимается тот, кто обязан. Сколько же низменного я вижу в этом!!!
- Да, это действительно так. Люди слишком равнодушны друг к другу. Они умирают за свои идеалы, но гораздо больше страшатся поговорить друг с другом. Я имею ввиду тот разговор, в котором люди открывают душу друг другу, открывают все то мрачное и сомневающееся, что есть внутри. Подобные разговоры в обществе всегда встречают непонимание и отчуждение. Я часто видел, что самые лучшие друзья, стараются говорить друг другу только то, что встречается «на ура», только то, что окружающие люди воспринимают с радостью и гордостью. Услышав же от друга какие-либо странные вещи о состоянии его души, дружба разваливается в мгновение. И не только дружба, все то, чему мы поклоняемся, как высшим ценностям, требует от нас слышать только хорошее. Разве в обществе не за норму принято обманывать женщину своей успешностью, обманывать ее при знакомстве, свидании, первом сексе, замужестве. Обманывать с той целью, чтобы эта женщина была с тобой и этот обман мы называем трепетным словом - любовь. Впрочем, можно ее купить или лишить девственности и тогда можно будет говорить что угодно, но ведь это так мелочно – захватить территорию чужого человека за простую потребность говорить правду, накопившуюся внутри. Это низменно тем, что ты делаешь себя частью личности другого человека, ты можешь насмехаться над ним, лить в него грязь только потому, что он не может жить без тебя. А где тот взаимный разговор с раскрытой настежь душой, где людей удерживает между собой лишь случайное мгновение, будто бы они встретились в поезде и скоро навсегда расстанутся. Я слышал истории о «случайном попутчике», когда люди открываются друг другу до той степени, которой никогда бы не открылись самому близкому человеку. Но если добавить хоть малый элемент взаимозависимости между людьми, то они тотчас же закрываются, и никогда не делятся внутренним миром. Я говорю не о всех людях подряд, мне часто встречались натуры, которых люди называют творческими. Они очень тонко чувствуют мир, каждый по-своему, но испытывают невыносимые страдания, оттого что не могут рассказать о своих чувствах другим. Да и кому рассказывать? Если этих творческих людей считают за чудиков и часто смеются над ними. Может быть, в это есть какая-то суровая правда жизни, которую я не в состоянии понять. Во всяком случае эти творческие люди не находят себе место в обществе, так как не могут разделить его потребностей и может от этого общество не стесняется в том, чтобы пнуть очередного тонко чувствующего мир человека.
- Вы очень удачно затронули тему одиночества. Это весьма интересно для меня сейчас. Именно по этой причине я сейчас сижу на окне, я расскажу вам об этом, но начну немного издалека, если вы не возражаете.
- Конечно, Скотт, я не возражаю, пожалуйста, продолжайте.
- У многих фраза на слуху – «Лучше умереть, чем жить так». Скорее всего, люди, которые так говорят, произносят фразу в запале, горячности и редко готовы умереть в действительности. Но сама суть фразы содержит столько родственного суициду, что это кажется невероятным. Просто невозможно, что в нашей повседневной жизни так много людей, страждущих умереть. Именно этой фразой люди заявляют о своем желании при необходимости умереть и признают, что есть более высокие ценности, чем жизнь. Почему же так происходит, что люди всячески противятся суициду, как таковому, но готовы умереть за сохранность своих ценностей. Будто бы умирать за чуждые ценности достойно всяческого порицания, а умирать за свои ценности достойно великой похвалы. Люди видят в самоубийцах тех, кто готов умереть за ценности, кто настолько мужественен для этого, что перед ним остается только роптать в своей никчемности и не решительности. Человек неготовый умереть ради великих ценностей терзает себя за это и его боль усиливается в несколько раз, когда он сталкивается с самоубийцей, но место того, чтобы признать свое страдание, человек начинает защищаться и ненавидеть самоубийцу. Подобное чувство существует во многих молодых сердцах, когда кто-то героически умирает. Эти многие признают величие геройского подвига, но страдают, что сами не решились на это. А если еще и окружение начинает давить на молодого человека, чтобы он оставил эту свою боль, как глупейший порыв, начинают его убеждать, что он неудачник и должен остаться кормить семью, работать и воспитывать детей, то в молодом сердце происходит сильнейший конфликт, который толкает юношей даже на преступления. Суицид и геройский подвиг различает лишь то, что суицид совершается во имя чуждых целей и поэтому он никак не может быть оправдан. Люди стараются любыми способами не допустить суицид, но не понимают, что одновременно с этим следует запрещать и геройские подвиги. Необходимо убить в людях все те ценности, которые могут стать важнее смерти. Но лично я нахожу в этом полнейший бред. Нельзя запрещать людям быть героями, убивать в них священное и великое, точно также и нельзя останавливать суицид.
- Возможно мне стоит завязать со своей работой, я ведь и так не нахожу никакого удовольствия от прямого выполнения обязанностей. Но все же позвольте возразить. Вы предлагаете не запрещать величественные порывы людей, а это равнозначно поощрению. Говорить о равнодушии здесь никак не приходится, потому что любой величественный порыв оставляет за собой следы, например, разным службам придется убирать то, что останется от вашего тела после прыжка и этим они уже не будут к вам равнодушны. Но это еще не все, многие порывы требуют средств, предоставить которые им может только общество. Например, те молодые сердца часто совершают преступления только потому, что для и подвигов требуются деньги, техника, еда, инструменты и все это, как бы величественен ни был подвиг в глазах молодого человека, общество предоставлять не обязано. Существует христианская мораль, это выражение справедливо для нас всех в очень многом и не важно - придерживаемся мы ее или нет. Христианское учение существовало в нашем обществе так долго и сильно, что даже на его руинах мы продолжаем вести себя как самые обычные христиане. А все новое, что мы пытаемся создать, получается очень похожим на тоже христианское учение. Возможно, спустя долгое время мы расстанемся с этим, но пока мы последователи этой морали. Так вот эта мораль, как я думаю, сохраняет общество и удерживает его от разладов, она призывает к смирению, борьбе с внутренними демонами, и даже раболепию – все это противопоставлено подвигу и суициду, противопоставлено величественному порыву и внутренним желаниям. Я даже готов сделать весьма смелое заявление, что не будь христианской морали, то общество бы взорвалось и исчезло, а люди вернулись бы в первобытному техническому уровню и жили бы охотой и племенами.
- Ха!!! Христианская мораль, плевал я на нее. Она лжива и отлична от правды настолько, сколько кисель отличается от прозрачной воды. Разве не религия была причиной множества войн, где убивали людей не за кусок хлеба или семью, а за бога, существование которого никто не может доказать. Вершились столь значительные дела и все ради веры, которую провозглашали правители и клерикалы. Все то смирение, к которому призывает религия нужна лишь для того, чтобы люди забыли про себя, забыли про свои желания и свободу, религия заставляет ненавидеть наши собственные чувства, которые называет бесовскими побуждениями. И все это нужно для того, чтобы очередной правитель провозгласил какую-то идею, а народ пошел ее исполнять потому, что внутри его душа пуста и пустота эта жаждет насытиться чужими амбициозными идеями, идеями правителей. Все это мне напоминает игру, в которой человек оказавшись на вершине забывает про всякое смирение и призывает общество идти его путем, причем сам отказавшись от смирения, никак не допускает, чтобы другие отказались от него. И все это не зависит от благородности самого человека. Общество устроено иерархически и от высоких должностей просто требуется, чтобы они руководили. А это значит, они должны думать своей головой, властная должность сама обязывает человека к пробуждению собственных желаний. Стремление к власти в нашем обществе возникло от того, что высокая должность позволяет пробудить собственные желания, чего страстно жаждет наша душа, оставаясь в заточение. И это хорошо, что с приходом капитализма в обществе кверху стали пробиваться инициативные люди, способность из ничего сделать многое требует большого ума и если такой человек приходит во власть, то из глубин его души не лезут самые низменные желания, сформированные в духовной нищете. Благодаря уму его желания во много раз полезнее, чем у тех знатных дворян, которые без малейших усилий занимали высокие должности и лили в общество грязь из своей души. Но эта хорошая черта буржуазии существует только в иерархической системе. И в этой системе прославляются черты победителя, нежели богатство духовного мира. Это лишь случайность, что победители достаточно развиты духовно, потому что данное духовное развитие следует за победителем лишь попутно.
- Пожалуй, вы правы, Скотт, что вся наша цивилизация развивалась в угоду внутренних желаний правителей. Никто и никогда не заботился о духовном развитии бедных людей общества, но эти люди были нужны для богатых. Материальное богатство всегда познается в сравнении с бедностью, и богатство символизирует возможность лелеять свои внутренние желания, которые на поверку оказываются самыми низменными. Христианская же мораль позволяла существовать этому, оправдывая запрет на внутренние желания для бедных и неспособная сдержать их у богатых. Впрочем, не стоит так свирепо накидываться на христианскую мораль, так или иначе она возникла среди людей и есть продукт безусловных межобщественных взаимодействий. В той морали существуют лишь слова, а весь смысл давно натянут на суровую реальность жизни. Примерно, как самый злой насильник использует слово любовь для удовлетворения своих желаний, так и человечество использует христианство для себя. Но вы обещали рассказать о своем одиночестве, Скотт.
- Да, конечно, я просто хочу понять ваши мысли, чтобы сформулировать то, что хочу сказать. И только для этого мы говорим о тех вещах, которые, казалось бы, совершенно не касаются нашего вечера. Как мы уже обусловились выше, бедный человек в нашем обществе очень стеснен в средствах, а его желания высмеиваются обществом. А что если в таких условиях появляется весьма развитый внутренне человек, пусть назовем его даже творческим, творческим в том смысле, в котором он способен черпать что-то особенное из неизвестных источников, находящихся внутри его. Может быть его необыкновенность обусловлена буйной фантазией, может быть фантазия – это лишь проводник от чего-то более совершенного и богатого. Такие люди точно появляются в нашем обществе и их богатый внутренний мир не имеет возможности выйти наружу, более того общество пытается всячески обмануть этого человека, выдавая его мир за что-то порочное. Творческому человеку, как день, очевидно, что внутри него есть нечто особенное и неотъемлемое, но поддаваясь требованиям общества, он начинает верить в порочность своего внутреннего богатого мира, и при этом не может с ним расстаться. Возникает огромная пропасть, между людьми и внутренним «Я», и то внутреннее, оставшись задавленным, начинает грустить в одиночестве. Это я и называю одиночеством.
- Весьма интересная формулировка. Только тут нужно сделать оговорку. В человеке существуют множество желаний, от животно-инстинктивных до высокопарных идей. То, что я не могу каждый день есть в ресторане, поскольку стеснен в средствах, вовсе не означает мое одиночество и будь у меня на то острое желание, я бы остался непонятым обществом и отчужденным. Это уточнение лишь нужно для того, что я не хотел бы на тот благородный край пропасти переносить любые непонятые обществом желания. А значит, возникает вопрос, а что из внутреннего богатого мира есть благородно и есть низменно, и как отличить. Хотя бы для себя успокоить совесть, что мое текущее желание не есть что-то грязное.
- К сожалению, я не могу дать вам на это ответ, дать такой ответ, который удовлетворил бы любопытство любого проницательного человека. Конечно же, у меня есть какие-то критерии благородства и как вы сказали совесть, которая высмеивает многие из низменных внутренних желаний еще до того, как они выйдут наружу и будут высмеяны обществом. Но все время мне эти критерии кажутся субъективными, слабыми, неубедительными, мне кажется, что есть что-то еще и немного выше более убедительное, справедливое и сильное. Более того, уверенность так полагать мне дает то обстоятельство, что я в течение все своей жизни двигаюсь по этим уровням вверх, как по извилистой лестнице, которой не видно конца. И кажется что вот-вот, за очередным витком покажется истина и самый убедительный и объективный критерий, что есть благородно и низменно. Может быть поэтому, я до сих пор сижу здесь на окне и вам удалось меня застать и поговорить, я все время питаю надежду, что те мои внутренние желания, которые отчуждены обществом и причиняют мне боль, окажутся низменными, и я с легкостью смогу их отринуть. Так что выбор мой в том, чтобы продолжать страдать и надеется, либо немедленно все это остановить и сбежать в небытие. Именно так, самоубийство я причисляю к побегу от моего бремени, самоубийство это трусость, которая искушает облегчением.
- Меня озадачил в ваших словах один момент. А что если все наши внутренние желания, причиняющие боль, согласно какому-то самому справедливому критерию наверху, окажутся низменными. Что если ни останется ничего на краю пропасти отчуждения, против чего будет настроено общество. Тогда исчезнет и сама пропасть отчуждения, а внутренний мир расцветет от согласия и взаимопонимания с обществом. Разве такое не может ужасать еще больше? Ведь в таком случае не будет никакой боли, которая подстегивала бы идти вверх по лестнице, не будет ничего, чтобы ты с уверенностью смог назвать личным и своим. Пропадет вообще любая, сколько-нибудь различимая грань между тобой и обществом.
- Наверное, не с проста люди говорят, что «***** – счастлив» - вдруг просиял и заулыбался Скотт
- Да что там, не будь боли, любой бы скатился в состояние глупости вниз по лестнице – рассмеялся Джеймс.
- Мне кажется, благодаря вам, Джеймс, я сегодня поднялся на одну ступенечку вверх.
- Очень хорошо. Я заметил, что вы писатель, по крайне мере ваша обстановка комнаты сильно говорит об этом.
- Не знаю, писатель ли я, но у меня есть некоторое внутреннее стремление к данному образу. К сожалению редакция не нашла во мне перспективного писателя и это еще одна причина, почему я сижу на окне. Помните, я дал вам обещание отказаться от своей идеи, если мне понравится разговор с вами?
- Да, конечно помню. Но послушайте, у меня для вас есть встречное предложение. Возьмите свое обещание назад, но в обмен хотя бы на одну книгу, одно произведение, которое вы напишите для меня о теме суицида. Это бы помогло, мне в работе, от которой я все же не буду отказываться, иначе потеряю возможность вот так иногда очень приятно провести вечер. А для вас бы стало обезболивающим ваших страданий, к тому же человек формулируя свои мысли, безусловно начинает верить в них сам, если конечно, не ставит цели обмануть кого-либо. Но уж за это я спокоен, вы меня не обманите, а вдохновение по этой теме у вас как никогда велико. Пишите, пожалуйста, пишите.
- О! Это не обычное предложение, но оно мне нравится. В любом случае, это будет причиной, чтобы отсрочить мой шаг в вечность. – Скотт слез с окна и прошел внутрь комнаты.
- Ну что ж, этот вечер был сегодня слишком богат на впечатления и я уже немного устал, вот мой телефон. Если вам захочется поговорить, то звоните, и мы обязательно организуем встречу, чтобы обсудить какой-нибудь вопрос. И я, может быть, иногда буду вас навещать, как позволит время.
На этом Джеймс и Скотт расстались, чтобы вскоре встретится снова…
Сергей Пупков (с) Serex
Рассказ написан под воздействием романа "Степной Волк" Германа Гессе.
По одной из личных просьб, в текст добавлено последнее предложение.
Джеймс сидел за столом, его смена подходила к концу, позвонил телефон.
- Лейтенант Джеймс у телефона.
- Алло, Джеймс, у нас тут еще один сумасшедший, это твой клиент, приезжай на пойнтстрит 18, мне кажется ты успеешь.
- Да, конечно, выезжаю, думаю, я буду через 25 минут.
Джеймс работал в полиции в должности штатного психолога, в основном занимался делами рядовых сотрудников, но иногда выезжал на вызовы, когда дело касалось переговоров с бандитами или самоубийцами. Такие случаи для него были скорее необычными, чем заурядными. Во всяком случае, это было намного лучше, чем вести личные дела сотрудников, писать рекомендации по переводу на должности и рекомендовать арестантов на медицинскую экспертизу. Сейчас он ехал на вызов и думал о том, кто же на этот раз желает прильнуть в объятия смерти, девушка ли это, мужчина? Сколько ему лет? За его практику среди самоубийц чаще встречались мужчины, и поэтому он больше склонялся, что сегодня это будет снова мужчина до 30 лет. Хотя он и знал, что по статистике женщин и мужчин самоубийц примерно одинаковое количество, даже женщин чуть-чуть больше, но его предубеждение о сегодняшнем вечере складывалось из того опыта, что с мужчинами ему чаще удавалось вступить в предсмертный диалог, женщины же заливались слезами, либо вообще молчали перед смертью. Может быть, это было из-за того, что он сам мужчина и женщины не так охотно с ним хотели говорить, чем с другой женщиной, может быть, но чтобы говорить уверенно об этом, он не обладал необходимой статистикой от коллег. Вообще его должность была уникальной и редкой, по крайней мере, он не знал о других коллегах в своем городе, работающих по самоубийцам. Да и вряд ли вообще кто-то хотел бы заниматься этой работой. Даже если половина случаев будет успешными и человека удается спасти, то другая половина случаев все равно ложится грузом на совесть , каждая смерть человека на твоих глазах оставляет груз, что вот-вот и его можно было спасти, достаточно было сказать лишь еще несколько слов. Однако, Джеймс не был из серии слезливых и чувствительных, поэтому он уже более спокойно относился ко всем смертям в его работе, нежели в самом начале нахождения на должности. Но утверждая, что он был скуп на внешние проявления эмоций, трудно утверждать, что его внутренние переживания бедны. Часто бывает с людьми и не только Джеймсом, что внутренние переживания человека являются огромным миром по сравнению с его повседневной жизнью. Джеймс приехал по названному адресу, его встретил приятель-полицейский, а его напарник был уже наверху, на одном этаже с самоубийцей. Жилой дом был высоким восьмиэтажным зданием. Как сказал приятель, самоубийца находился на последнем этаже и сидел на окне, отсюда его не было видно из-за сильно выступающих фасадов, поэтому и не было зевак, как бывает иногда. Джеймс отметил данное обстоятельство для себя хорошим знаком, ведь толпа зевак сильно мешает работать. Толпа, наверное, оказывает точно такое же действие на самоубийц, что и полный концертный зал для артиста, и все мысли и желания направляются на удовлетворения каких-то инстинктивных желаний зрителей место сосредоточения на творческом процессе или полезной работе. Зрители всегда загоняют в рамки ожидаемого результата и создают чувство вины, если их ожидания не оправдываются. Вот почему Джеймс не любил зевак, наблюдающих за самоубийцей, так как груз в случае смертельного исхода дополнялся еще и грузом вины перед толпой. Они поднялись на восьмой этаж и второй полицейский начал вводить в курс дела:
- Он сидит на окне, об этом сообщил старик из соседней квартиры, поймать его слишком рискованно, а усыпить не получится, он сразу же упадет. Я предлагал ему «не дурить», но он сказал оставить его в покое, да что взять с сумасшедшего? Разве можно с ним о чем-то говорить? По-моему это просто бред!
- Да, и соседи о нем отзываются не лестно – присоединился напарник – говорят, что нелюдимый, не улыбается, редко выходит из дома, не опрятен и не брит. Да, тут видимо сильное помешательство, раз так живет этот парень.
- Вот, я вскрыл дверь, так что можно пройти и не напугать его.
- Спасибо, ребята, теперь начинается моя работа. Подождите здесь и постарайтесь не шуметь.
Джеймс вошел в однокомнатную скромную квартиру. Пройдя прихожую, сразу попал в комнату средних размеров, которая была освещена единственной настольной лампой, стоявшей на столе. Стол же находился у противоположной от окна стены, а на самом столе валялись множество бумаг исчерченных рукописями и книжки, среди которых я сразу заприметил Гессе «Степной волк», также были Достоевский «преступление и наказание» и поэмы Шекспира. Видимо этот человек имел отношение к писательскому ремеслу. Вдоль другой стены были расположен диван, используемый, как постель , и был прикрыт небрежно каким-то старым покрывалом. А напротив стояло два кресла и журнальнальный столик между ними, с разбросанными книгами, одна из которых лежала растопыренная, переплетом вверх. Видимо ее недавно читали. Также был шкаф, заваленный разным бытовым хламом и большая книжная полка на стене, заполненная также различными книгами. Джеймса окликнул парень сердитым, раздраженным голосом.
- Ну кто там?! Я же просил оставить меня в покое, неужели не ясно?!
- О!! Простите – Отреагировал Джеймс и заметил только руку в раскрытом окне, остальная часть туловища была не видна из штор – Я не хотел вас беспокоить, я лишь здесь потому, что этому обязывает меня моя работа.
- Что это за работа такая, вламываться в чужой дом?
- Я из полиции и соседи жалуются, что вы их пугаете сидя на окне.
- Послушайте, вы, твердолобые, тупые копы из полиции, я не хочу ни с кем разговаривать, оставьте меня в покое!!!
- Разговаривать это утомительное занятие, я лично предпочитаю всегда слушать, по крайней мере не приходиться насмехаться цинично про себя над своими же глупостями, выпущенными из-за рта. Вы не против, если я выпью стакан воды и немного передохну? День сегодня жаркий и утомительный.
- Ха!!!, смеется он над своими глупостями. Хорошо, делайте что хотите, но не мешайте мне.
- Спасибо!
Джеймс прошел на кухню, взял стакан и наполнил его из под крана, прошел в комнату и сел на кресло. На столике ему удалось прочитать название открытой книги: «Джек Лондон. Белый Клык». Интересная книга, которую Джеймс читал в прошлом, отметил он про себя.
- Думаю к вечеру соберется дождь, не хотелось бы умереть в луже – заговорил молодой человек, спустя пару минут.
- Да, похоже действительно будет дождь, но я на машине и поэтому доберусь до дома вполне сухим. – Джеймс отлично видел небо, сидя в кресле, на горизонте собиралась темная туча, еще в бликах заходящего летнего солнца туча была хорошо различима, будто бы темные силы съедали светлые кусочки неба. Пристально посмотрев на небо, он продолжил – О!!! Простите мою невежливость, меня зовут Джеймс Коэн, как я уже говорил, работаю в полиции, а как ваше имя, если не секрет?
- Да какой там секрет, хотел бы я, чтобы мое имя было самой большой противоположностью секрету. Скотт, меня зовут Скотт Камерон. Я не работаю, во всяком случае, мои занятия с точки зрения людей очень трудно назвать работой. Но если работа и отдых отличаются тем, что работа вызывает усталость и стресс, сопровождающийся негативными чувствами, а отдых стимулирует в человеке что-то положительное, то я точно могу сказать, что я давно не отдыхал.
- Видимо вы сильно страдаете, если давно не испытывали чего-либо положительного? Так вы говорили, что не хотели бы умирать в дождь, получается, что будь погода хорошая, вы желаете умереть?
- Да, совершенно верно, Джеймс, я решил умереть.
- Скотт, что вы говорите?!?! Вы говорите об этом так, будто бы смерть заурядное событие в жизни человека. Если говорить о смерти, то наверное нужно употребит слово «решился» «собрался духом» «приготовился к решающему шагу». Может быть, я утверждаю слишком самоуверенно, но смерть в жизни человеке бывает один раз. А сама сознательная смерть равносильна подвигу, ведь никто точно не может сказать, что там находится за чертой смерти. Мертвые с нами не разговаривают, а тела их разлагаются в земле, будто бы мертвым совершенно нет заботы до своего тела. Шаг в неизвестность – это героический поступок и говорить про него, как заурядное событие, странно на мой взгляд.
- Я пока оставлю вашу мысль без ответа, но если сложится вечер, то обязательно на нее отвечу. Меня заинтересовало в вас та особенность, что вы говорите о смерти не как обыватель или как те ваши коллеги. Обычно люди в любом желании смерти видят какое-то сумасшествие и немедленно, любыми способами это сумасшествие желают прекратить, вообще человеку свойственно поднимать шум возле любой для него стихии, возле любой неизвестности. Вы же отнеслись к вопросу о смерти достаточно спокойно, будто бы для вас это уже привычное дело. Или мне это всего лишь показалось? Поясните, пожалуйста, откуда у вас такое хладнокровие к данному вопросу?
- Ох!!! Скотт, вы меня поймали за рукав. Я работаю в полиции штатным психологом и вовсе не занимаюсь отлавливанием преступников. А поскольку в полиции мне трудно занять себя работой именно в качестве психолога, то я также выезжаю на случаи, когда человек хочет покончить с собой, но есть шанс его остановить.
- Так значит, вы приехали переубедить меня к жизни, как жаль.
- Нет!!! То есть да, я должен вас переубедить к жизни, поскольку это моя работа. Впрочем, за не достижение результата, меня не карают. Они просто печально и молчаливо отводят глаза!!! Знаете, по мне, так лучше бы они меня ругали, тогда бы я мог хоть сколько-то возразить.
- Что ж, меня это несколько успокаивает. Меня успокаивает, что вы спасаете мне жизнь ради денег.
- Я сам иногда себя успокаиваю тем, что я делаю это ради денег. Но если бы это действительно было так, то я бы предпочел поискать другую работу, да и уверен, что за нее мне платили бы больше. Нет, нет! В моей работе по спасению жизни смертника присутствует что-то личное. Любой человек вправе гордится результатами своего труда, но, к сожалению, мой труд слишком специфический. И ни разу я не испытал чувства гордости за него. Даже в те моменты, когда человека удавалось уговорить к жизни, во мне присутствовало ощущение, будто бы я себе лгу, а правда заключается в том, что на самом деле я нисколько не хочу убеждать человека к жизни, я не хочу его убеждать ни к жизни, ни к смерти. Мне кажется порой, что начни я подобный диалог вне служебных обязанностей, то я бы просто интересовался личностью человека и его биографией, переживаниями, опытом, который привел его к желанию смерти. Но моя работа заключается в том, чтобы переубедить человека к жизни и я всегда делаю это.
- Джеймс, вы не перестаете меня удивлять!!! Хотите я вам дам выгодное для вас обещание.
- Наверное, хочу, но позвольте вначале услышать формулировку этого обещания.
-Конечно, конечно. Я обещаю вам, что если вы составите мне интересного собеседника, то я не буду кончать со своей жизнью сегодня и в ближайшие дни.
- О, тогда я постараюсь, сделать все возможное, чтобы стать интересным собеседником. Да и для работы это будет удачной пометкой.
- И так, Джеймс, вы возвели смерть в ранг героического подвига. Не знаю, может это действительно так, только я не отношусь к смерти сколь-нибудь серьезно. Вы совершенно правы, что это значительный шаг в нашей жизни, который нельзя будет отменить, и правы в том, что это шаг в неизвестность. Только эти критерии не есть абсолютные. Какому-нибудь человеку на другой стороне планеты, совершенно все равно, умру ли я или нет, в его жизни ничего не изменится, он также будет ходить на работу, есть свой полдник, обед и ужин, обнимать жену и детей, если они у него есть. Да что там другая сторона планеты!!! В этом городе всем совершенно безразлично – умру я или нет. Даже, когда вы зашли ко мне, вы начали разговор с того, что я беспокою соседей, будто бы если я умер в тишине и тайне, они бы ничего не заметили. Но разве они не догадывались, что я хочу покончить с жизнью? Конечно, догадывались, иначе бы они не позвонили в полицию. Их беспокойство в том, что я покончу с жизнью, и они будут знать, что могли что-то сделать, чтобы меня остановить. Мне кажется, именно это создает людям огромный дискомфорт – они чувствуют вину за то, что могли что-то сделать, но не сделали, поскольку им это крайне неприятно, по их мнению, пусть этим занимается тот, кто обязан. Сколько же низменного я вижу в этом!!!
- Да, это действительно так. Люди слишком равнодушны друг к другу. Они умирают за свои идеалы, но гораздо больше страшатся поговорить друг с другом. Я имею ввиду тот разговор, в котором люди открывают душу друг другу, открывают все то мрачное и сомневающееся, что есть внутри. Подобные разговоры в обществе всегда встречают непонимание и отчуждение. Я часто видел, что самые лучшие друзья, стараются говорить друг другу только то, что встречается «на ура», только то, что окружающие люди воспринимают с радостью и гордостью. Услышав же от друга какие-либо странные вещи о состоянии его души, дружба разваливается в мгновение. И не только дружба, все то, чему мы поклоняемся, как высшим ценностям, требует от нас слышать только хорошее. Разве в обществе не за норму принято обманывать женщину своей успешностью, обманывать ее при знакомстве, свидании, первом сексе, замужестве. Обманывать с той целью, чтобы эта женщина была с тобой и этот обман мы называем трепетным словом - любовь. Впрочем, можно ее купить или лишить девственности и тогда можно будет говорить что угодно, но ведь это так мелочно – захватить территорию чужого человека за простую потребность говорить правду, накопившуюся внутри. Это низменно тем, что ты делаешь себя частью личности другого человека, ты можешь насмехаться над ним, лить в него грязь только потому, что он не может жить без тебя. А где тот взаимный разговор с раскрытой настежь душой, где людей удерживает между собой лишь случайное мгновение, будто бы они встретились в поезде и скоро навсегда расстанутся. Я слышал истории о «случайном попутчике», когда люди открываются друг другу до той степени, которой никогда бы не открылись самому близкому человеку. Но если добавить хоть малый элемент взаимозависимости между людьми, то они тотчас же закрываются, и никогда не делятся внутренним миром. Я говорю не о всех людях подряд, мне часто встречались натуры, которых люди называют творческими. Они очень тонко чувствуют мир, каждый по-своему, но испытывают невыносимые страдания, оттого что не могут рассказать о своих чувствах другим. Да и кому рассказывать? Если этих творческих людей считают за чудиков и часто смеются над ними. Может быть, в это есть какая-то суровая правда жизни, которую я не в состоянии понять. Во всяком случае эти творческие люди не находят себе место в обществе, так как не могут разделить его потребностей и может от этого общество не стесняется в том, чтобы пнуть очередного тонко чувствующего мир человека.
- Вы очень удачно затронули тему одиночества. Это весьма интересно для меня сейчас. Именно по этой причине я сейчас сижу на окне, я расскажу вам об этом, но начну немного издалека, если вы не возражаете.
- Конечно, Скотт, я не возражаю, пожалуйста, продолжайте.
- У многих фраза на слуху – «Лучше умереть, чем жить так». Скорее всего, люди, которые так говорят, произносят фразу в запале, горячности и редко готовы умереть в действительности. Но сама суть фразы содержит столько родственного суициду, что это кажется невероятным. Просто невозможно, что в нашей повседневной жизни так много людей, страждущих умереть. Именно этой фразой люди заявляют о своем желании при необходимости умереть и признают, что есть более высокие ценности, чем жизнь. Почему же так происходит, что люди всячески противятся суициду, как таковому, но готовы умереть за сохранность своих ценностей. Будто бы умирать за чуждые ценности достойно всяческого порицания, а умирать за свои ценности достойно великой похвалы. Люди видят в самоубийцах тех, кто готов умереть за ценности, кто настолько мужественен для этого, что перед ним остается только роптать в своей никчемности и не решительности. Человек неготовый умереть ради великих ценностей терзает себя за это и его боль усиливается в несколько раз, когда он сталкивается с самоубийцей, но место того, чтобы признать свое страдание, человек начинает защищаться и ненавидеть самоубийцу. Подобное чувство существует во многих молодых сердцах, когда кто-то героически умирает. Эти многие признают величие геройского подвига, но страдают, что сами не решились на это. А если еще и окружение начинает давить на молодого человека, чтобы он оставил эту свою боль, как глупейший порыв, начинают его убеждать, что он неудачник и должен остаться кормить семью, работать и воспитывать детей, то в молодом сердце происходит сильнейший конфликт, который толкает юношей даже на преступления. Суицид и геройский подвиг различает лишь то, что суицид совершается во имя чуждых целей и поэтому он никак не может быть оправдан. Люди стараются любыми способами не допустить суицид, но не понимают, что одновременно с этим следует запрещать и геройские подвиги. Необходимо убить в людях все те ценности, которые могут стать важнее смерти. Но лично я нахожу в этом полнейший бред. Нельзя запрещать людям быть героями, убивать в них священное и великое, точно также и нельзя останавливать суицид.
- Возможно мне стоит завязать со своей работой, я ведь и так не нахожу никакого удовольствия от прямого выполнения обязанностей. Но все же позвольте возразить. Вы предлагаете не запрещать величественные порывы людей, а это равнозначно поощрению. Говорить о равнодушии здесь никак не приходится, потому что любой величественный порыв оставляет за собой следы, например, разным службам придется убирать то, что останется от вашего тела после прыжка и этим они уже не будут к вам равнодушны. Но это еще не все, многие порывы требуют средств, предоставить которые им может только общество. Например, те молодые сердца часто совершают преступления только потому, что для и подвигов требуются деньги, техника, еда, инструменты и все это, как бы величественен ни был подвиг в глазах молодого человека, общество предоставлять не обязано. Существует христианская мораль, это выражение справедливо для нас всех в очень многом и не важно - придерживаемся мы ее или нет. Христианское учение существовало в нашем обществе так долго и сильно, что даже на его руинах мы продолжаем вести себя как самые обычные христиане. А все новое, что мы пытаемся создать, получается очень похожим на тоже христианское учение. Возможно, спустя долгое время мы расстанемся с этим, но пока мы последователи этой морали. Так вот эта мораль, как я думаю, сохраняет общество и удерживает его от разладов, она призывает к смирению, борьбе с внутренними демонами, и даже раболепию – все это противопоставлено подвигу и суициду, противопоставлено величественному порыву и внутренним желаниям. Я даже готов сделать весьма смелое заявление, что не будь христианской морали, то общество бы взорвалось и исчезло, а люди вернулись бы в первобытному техническому уровню и жили бы охотой и племенами.
- Ха!!! Христианская мораль, плевал я на нее. Она лжива и отлична от правды настолько, сколько кисель отличается от прозрачной воды. Разве не религия была причиной множества войн, где убивали людей не за кусок хлеба или семью, а за бога, существование которого никто не может доказать. Вершились столь значительные дела и все ради веры, которую провозглашали правители и клерикалы. Все то смирение, к которому призывает религия нужна лишь для того, чтобы люди забыли про себя, забыли про свои желания и свободу, религия заставляет ненавидеть наши собственные чувства, которые называет бесовскими побуждениями. И все это нужно для того, чтобы очередной правитель провозгласил какую-то идею, а народ пошел ее исполнять потому, что внутри его душа пуста и пустота эта жаждет насытиться чужими амбициозными идеями, идеями правителей. Все это мне напоминает игру, в которой человек оказавшись на вершине забывает про всякое смирение и призывает общество идти его путем, причем сам отказавшись от смирения, никак не допускает, чтобы другие отказались от него. И все это не зависит от благородности самого человека. Общество устроено иерархически и от высоких должностей просто требуется, чтобы они руководили. А это значит, они должны думать своей головой, властная должность сама обязывает человека к пробуждению собственных желаний. Стремление к власти в нашем обществе возникло от того, что высокая должность позволяет пробудить собственные желания, чего страстно жаждет наша душа, оставаясь в заточение. И это хорошо, что с приходом капитализма в обществе кверху стали пробиваться инициативные люди, способность из ничего сделать многое требует большого ума и если такой человек приходит во власть, то из глубин его души не лезут самые низменные желания, сформированные в духовной нищете. Благодаря уму его желания во много раз полезнее, чем у тех знатных дворян, которые без малейших усилий занимали высокие должности и лили в общество грязь из своей души. Но эта хорошая черта буржуазии существует только в иерархической системе. И в этой системе прославляются черты победителя, нежели богатство духовного мира. Это лишь случайность, что победители достаточно развиты духовно, потому что данное духовное развитие следует за победителем лишь попутно.
- Пожалуй, вы правы, Скотт, что вся наша цивилизация развивалась в угоду внутренних желаний правителей. Никто и никогда не заботился о духовном развитии бедных людей общества, но эти люди были нужны для богатых. Материальное богатство всегда познается в сравнении с бедностью, и богатство символизирует возможность лелеять свои внутренние желания, которые на поверку оказываются самыми низменными. Христианская же мораль позволяла существовать этому, оправдывая запрет на внутренние желания для бедных и неспособная сдержать их у богатых. Впрочем, не стоит так свирепо накидываться на христианскую мораль, так или иначе она возникла среди людей и есть продукт безусловных межобщественных взаимодействий. В той морали существуют лишь слова, а весь смысл давно натянут на суровую реальность жизни. Примерно, как самый злой насильник использует слово любовь для удовлетворения своих желаний, так и человечество использует христианство для себя. Но вы обещали рассказать о своем одиночестве, Скотт.
- Да, конечно, я просто хочу понять ваши мысли, чтобы сформулировать то, что хочу сказать. И только для этого мы говорим о тех вещах, которые, казалось бы, совершенно не касаются нашего вечера. Как мы уже обусловились выше, бедный человек в нашем обществе очень стеснен в средствах, а его желания высмеиваются обществом. А что если в таких условиях появляется весьма развитый внутренне человек, пусть назовем его даже творческим, творческим в том смысле, в котором он способен черпать что-то особенное из неизвестных источников, находящихся внутри его. Может быть его необыкновенность обусловлена буйной фантазией, может быть фантазия – это лишь проводник от чего-то более совершенного и богатого. Такие люди точно появляются в нашем обществе и их богатый внутренний мир не имеет возможности выйти наружу, более того общество пытается всячески обмануть этого человека, выдавая его мир за что-то порочное. Творческому человеку, как день, очевидно, что внутри него есть нечто особенное и неотъемлемое, но поддаваясь требованиям общества, он начинает верить в порочность своего внутреннего богатого мира, и при этом не может с ним расстаться. Возникает огромная пропасть, между людьми и внутренним «Я», и то внутреннее, оставшись задавленным, начинает грустить в одиночестве. Это я и называю одиночеством.
- Весьма интересная формулировка. Только тут нужно сделать оговорку. В человеке существуют множество желаний, от животно-инстинктивных до высокопарных идей. То, что я не могу каждый день есть в ресторане, поскольку стеснен в средствах, вовсе не означает мое одиночество и будь у меня на то острое желание, я бы остался непонятым обществом и отчужденным. Это уточнение лишь нужно для того, что я не хотел бы на тот благородный край пропасти переносить любые непонятые обществом желания. А значит, возникает вопрос, а что из внутреннего богатого мира есть благородно и есть низменно, и как отличить. Хотя бы для себя успокоить совесть, что мое текущее желание не есть что-то грязное.
- К сожалению, я не могу дать вам на это ответ, дать такой ответ, который удовлетворил бы любопытство любого проницательного человека. Конечно же, у меня есть какие-то критерии благородства и как вы сказали совесть, которая высмеивает многие из низменных внутренних желаний еще до того, как они выйдут наружу и будут высмеяны обществом. Но все время мне эти критерии кажутся субъективными, слабыми, неубедительными, мне кажется, что есть что-то еще и немного выше более убедительное, справедливое и сильное. Более того, уверенность так полагать мне дает то обстоятельство, что я в течение все своей жизни двигаюсь по этим уровням вверх, как по извилистой лестнице, которой не видно конца. И кажется что вот-вот, за очередным витком покажется истина и самый убедительный и объективный критерий, что есть благородно и низменно. Может быть поэтому, я до сих пор сижу здесь на окне и вам удалось меня застать и поговорить, я все время питаю надежду, что те мои внутренние желания, которые отчуждены обществом и причиняют мне боль, окажутся низменными, и я с легкостью смогу их отринуть. Так что выбор мой в том, чтобы продолжать страдать и надеется, либо немедленно все это остановить и сбежать в небытие. Именно так, самоубийство я причисляю к побегу от моего бремени, самоубийство это трусость, которая искушает облегчением.
- Меня озадачил в ваших словах один момент. А что если все наши внутренние желания, причиняющие боль, согласно какому-то самому справедливому критерию наверху, окажутся низменными. Что если ни останется ничего на краю пропасти отчуждения, против чего будет настроено общество. Тогда исчезнет и сама пропасть отчуждения, а внутренний мир расцветет от согласия и взаимопонимания с обществом. Разве такое не может ужасать еще больше? Ведь в таком случае не будет никакой боли, которая подстегивала бы идти вверх по лестнице, не будет ничего, чтобы ты с уверенностью смог назвать личным и своим. Пропадет вообще любая, сколько-нибудь различимая грань между тобой и обществом.
- Наверное, не с проста люди говорят, что «***** – счастлив» - вдруг просиял и заулыбался Скотт
- Да что там, не будь боли, любой бы скатился в состояние глупости вниз по лестнице – рассмеялся Джеймс.
- Мне кажется, благодаря вам, Джеймс, я сегодня поднялся на одну ступенечку вверх.
- Очень хорошо. Я заметил, что вы писатель, по крайне мере ваша обстановка комнаты сильно говорит об этом.
- Не знаю, писатель ли я, но у меня есть некоторое внутреннее стремление к данному образу. К сожалению редакция не нашла во мне перспективного писателя и это еще одна причина, почему я сижу на окне. Помните, я дал вам обещание отказаться от своей идеи, если мне понравится разговор с вами?
- Да, конечно помню. Но послушайте, у меня для вас есть встречное предложение. Возьмите свое обещание назад, но в обмен хотя бы на одну книгу, одно произведение, которое вы напишите для меня о теме суицида. Это бы помогло, мне в работе, от которой я все же не буду отказываться, иначе потеряю возможность вот так иногда очень приятно провести вечер. А для вас бы стало обезболивающим ваших страданий, к тому же человек формулируя свои мысли, безусловно начинает верить в них сам, если конечно, не ставит цели обмануть кого-либо. Но уж за это я спокоен, вы меня не обманите, а вдохновение по этой теме у вас как никогда велико. Пишите, пожалуйста, пишите.
- О! Это не обычное предложение, но оно мне нравится. В любом случае, это будет причиной, чтобы отсрочить мой шаг в вечность. – Скотт слез с окна и прошел внутрь комнаты.
- Ну что ж, этот вечер был сегодня слишком богат на впечатления и я уже немного устал, вот мой телефон. Если вам захочется поговорить, то звоните, и мы обязательно организуем встречу, чтобы обсудить какой-нибудь вопрос. И я, может быть, иногда буду вас навещать, как позволит время.
На этом Джеймс и Скотт расстались, чтобы вскоре встретится снова…
Сергей Пупков (с) Serex
Рассказ написан под воздействием романа "Степной Волк" Германа Гессе.
По одной из личных просьб, в текст добавлено последнее предложение.