Рассказ по мотивам Веста

[Козочка]

Всем привет!
Я уже давно планировала написать небольшую повесть-рассказ про что-то околовестовское.
Вскоре будет оформлено моими иллюстрациями (пока очень мало времени из-за работы).
Вдохновила меня работа "Ограбление золотоискателя" и "Работа коронёром". Ну и, конечно, происшествия в самой игре с другими игроками. Но имён и описаний не употребляю.
Работая над историей, начала читать дневники старателей и различные статьи. Втянулась!
Прячу под кат, ибо текста многовато. Тут на форуме народу мало, но, может быть, кому-то зайдёт.

Иллюстрация к обложке - моего авторства.

​

Спойлер: ГЛАВА ПЕРВАЯ: СКАГУЭЙ

Глава 1: Скагуэй​

Золотая лихорадка зверствовала в Скагуэе. Город кишел жизнью и безумием — от края до края метались старатели, одержимые дорогой к проклятым приискам. Одни шагали в одиночку, сжимая в руках лишь потрёпанные котомки. Другие сбивались в караваны, громоздя на сани кирки, лопаты, бочки с солониной и ящики с арсеналом оружия. Они везли с собой всё — деньги, долги, последние гроши, — лишь бы вырвать у судьбы шанс начать сызнова. Лихорадка золотой жажды витала в воздухе, пропитывая каждый камень мостовой, каждую гнилую доску косых построек. Скагуэй не знал забвения: салунах до рассвета звенели стёкла от криков пьяниц, постоялые дворы ломились от жильцов, а те, кому не хватило места, разбивали лагерь на задворках города или спали прямо в грязи на обочинах.

На окраине, в тени заиндевелых сосен, застыли трое. Бернард Льюис Вейт, Люк Эштон и Эрик Крукер. Всем около сорока, все уже изрядно потрёпаны непростой жизнью. Их свела вместе не дружба — нужда и холодный расчёт сплели их судьбы в вынужденное братство. Они пришли сюда, как и все, за лёгкой добычей. Но в отличие от прочих дурней, не собирались махать киркой. Их золото лежало в чужих карманах.

— Гляньте на это стадо овец! — хрипло рассмеялся Бернард, наблюдая, как толпа ползёт к горам. Его грубый голос напоминал рёв медведя, а косматая грива темных волос и борода довершали сходство. — Мечтают разбогатеть, ковыряясь в грязи! В итоге лишь выкопают себе могилы… — Он сплюнул, и слюна вонзилась в снег, как пуля.

Люк усмехнулся и пожал плечами. Солнце играло в его льняных прядях, но глаза оставались холодными.

— Пусть копают. Мы подберем то, что они обронят. — Он был картёжником и шулером до мозга костей, чуял жертву за версту.

Бернард фыркнул, но вдруг заметил что Эрик мрачно молчал.

— Эй, Мертвяк! Чего молчишь? Или у тебя язык сгнил? — Он толкнул локтем тощего дылду в бок.

Эрик повернулся медленно, словно марионетка. Его серые глаза были пусты, а голос монотонным и тягучим.

— Очень смешно, Бернард. — Эрик заправил прядь светлых грязных волос за ухо и снова устремил свой взгляд куда-то за горизонт. Каждое движение выдавало в нём бывшего коронёра, человека, который слишком долго копался в смерти, чтобы бояться жизни.

Люк вздохнул, прерывая спор.

— Хватит грызться. — Он поправил цилиндр, блеснув перстнем с фальшивым камнем. — У нас здесь полно дел. А теперь — прошу, извольте следовать. — И направился в город, оставив компаньонов плестись следом, как преданных, хоть и вздорных псов.

Солнце, словно оплавленный золотой самородок, катилось над крышами, выжигая последние следы утреннего тумана. Главная улица, утыканная кривыми лачугами из сырого леса, напоминала гниющую рану. Дощатые фасады салунов, подёрнутые изморозью, пестрели вывесками, наспех сколоченными из ящиков: «Золотая лихорадка», «Последний шанс», «Рай для дураков». Сквозь распахнутые двери лились трели громыхающей гармони, дикий смех и звон разбитых бутылок. Воздух гудел от хрупкого весеннего холода и лязга кирок, матерной ругани перемешанной со скрипом колёс — телеги, гружёные бочками с порохом и динамитом, продирались сквозь толпу. Колёса увязали в колеях, заполненных ледяной кашей, давя потерянные подковы и пустые фляги. На каждом углу вертелись шулера в засаленных сюртуках, подбитых жалким мехом, подбрасывая кости на расстеленных газетах. Бродячие проповедники орали о гневе Господнем, перекрываемые визгом проституток из окон вторых этажей. Даже дети здесь не играли — мальчишки с лицами стариков таскали воду для прачек, их худые спины гнулись под тяжестью вёдер, полными ледяной мути из реки.

У причала, где вода ледяного залива лизала ржавые якоря, кипела своя война. Там, где пароходы выплёвывали новых авантюристов, толпились перекупщики. Их кривые зубы блестели золотом. Маклеры с контрактами на «уникальные» участки, торговцы картами призрачных месторождений, девки с подведёнными сурьмой глазами, пахнущие дешёвым виски и ещё более дешёвым парфюмом. Всё сметалось за бесценок — безумие золотой лихорадки не оставляло места рассудку.

— Снаряжение для Белого перевала! Последние партии! — Орал долговязый янки, махая руками и указывая на покосившиеся нарты, согнувшиеся под тяжестью просроченной провизии.

Рядом какой-то пьяница продавал «чудо-карты» клондайкских россыпей, нарисованные углём на обрывках мешковины. У его самодельной лавки уже копошились простаки, тыча пальцами в тусклые линии.

— Вот тут, слышь, ручей! Сам Джексон намыл полфунта за день! — хрипел старик, дыша клубами перегарного пара. Юнец в дырявых башмаках уже выкладывал последние монеты, глаза горящие, как угли. Ему невдомёк было, что карта эта — подделка, а Джексон сгнил в ущелье месяц назад.

Аптекарь с лицом грифа торговал «эликсиром от цинги» — мутной жижей, от которой наутро слепнут. У кузницы, где горны пожирали уголь, кучковались индейцы. Молчаливые, как скалы, они меняли лосиные шкуры на свинец — единственную валюту, что уважали в этих краях.

Запахи стояли адские: вонь прогорклого сала из харчевен смешивалась со сладковатым душком гниющей лососины у рыбных рядов. Дым костров, где варили смолу для прокладки троп, ел глаза, а из-за заборов сапожных мастерских несло ворванью и человеческим потом. Грязь под ногами была особенная — серая, липкая, как тесто из золы и отбросов, смешанная с навозом и ледяной крошкой. В неё вмерзали монеты, пуговицы, обрывки писем от тех, кто уже сгинул в тайге.

Скагуэй не строили — он вырос, как нарыв на теле земли. Бары, бордели и лавки сколачивали из гнилых досок за сутки. Даже шерифская контора была крыта лишь промасленной парусиной. Но никто не жаловался. Все знали: этот город — лишь временная яма на пути к богатству. Или к смерти. Он заманивал мечтой, кормил иллюзиями, но в итоге перемалывал кости в мелкий песок, что ветер уносил туда, где в вечной мерзлоте ждали свои жертвы волки да бездонные ущелья.

А за городом, за этой адской каруселью, высились горы. Снежные пики белели, как саваны, а ветер выл в ущельях — то ли насмехаясь, то ли предупреждая. Но кто здесь слышал ветер? Всех оглушила жажда. Жажда металла, что превращает людей в оборотней: сегодня ты братаешься за барной стойкой, завтра прирежешь товарища у ручья за крупицу золотого песка.

Бернард высился над круговертью главной улицы, будто валун, брошенный посреди бурного потока. Он тяжело шагал сквозь реку людей, не снижая хода — его плечи, широкие и грузные, расталкивали пьяных старателей; густая борода, всклокоченная ветрами сотен дорог, — без намёка на усы — сливалась с гривой темных волос, обрамлявших лицо, изъеденное ветрами. Шерстяная рубаха, давно потерявшая цвет, обтягивала мышцы, выдавленные годами таскания брёвен — или трупов. Он не рычал, не ругался — просто шёл, и люди расступались, как вода перед корягой, несомой весенним паводком.


На другом конце людского потока мелькала белая манишка Люка. Льняные волосы аккуратно зачёсаны, цилиндр чуть сдвинут набекрень — денди среди оборванцев. Люк струился меж тел, как ртуть: улыбка — на дюйм шире нужного, взгляд — на пол-секунды дольше приличного. Его ладонь, мягкая и липкая, уже сжимала бумажник какого-то франта из Сан-Франциско, пока тот восхищался фальшивой печатью на карте приисков. «Через неделю, милейший, вы будете пить шампанское с самим губернатором!» — пел он медовым голосом, пряча добычу в подкладку сюртука. Люк кивал незнакомцам, улыбался вдовам, шептал что-то торговцу табаком — везде успевал, нигде не задерживаясь. Цепочка от часов сверкала на солнце дешёвым блеском, но здесь, где золото меряли горстями, никто не различал подделок.

В метре позади, будто призрак, скользил Эрик. Его костлявая фигура изгибалась странно — словно ветер гнал перед собой сухой лист. Длинные, цвета выгоревшего табака волосы падали на воротник и мертвенное лицо — ввалившиеся щёки, синева под глазами, серый невидящий взгляд. Чёрные брови резко выделялись на фоне восковой кожи. Прохожие невольно шарахались, чуя запах формалина и одиночества. Он не ступал, а будто проваливался в шаг, будто земля под ним была зыбкой. Иногда его губы дёргались, шепча цифры — подсчёт рёбер? Костей? Тех, кого он когда-то распарывал скальпелем в затхлом офисе коронёра...

Салун «Золотая подкова» вздрогнул, когда Бернард ввалился внутрь, отшвырнув дверь ударом плеча так, что та захлопалась, как подстреленная птица. На миг в зале воцарилась тишина: пьяницы замерли с кружками у ртов, картёжники прикрыли карты ладонями, у барной стойки девчонка с подбитым глазом судорожно сглотнула. Люк, щёлкнув языком, окинул зал взглядом — высчитал шестерых простаков, двух шулеров, одного пьяницу с полным кошельком. Эрик же уставился в потолок, где кружила муха — может, вспомнил, как личинки копошатся в глазницах...

— Виски! — Бернард шлёпнул монету на стойку. — И не разбавляй.

Бармен, человек с лицом, словно вырубленным топором из соснового пня, медленно достал бутылку. Его толстые пальцы обхватили горлышко — казалось, сейчас сомнёт стекло в порошок. Но Люк уже подмигнул ему, бросив сверху ещё монетку:

— Для уважения.

Бармен молча раскатал три стопки. Янтарь виски заиграл в грязных стаканах. Бернард схватил свой, опрокинул залпом. Стекло грохнуло о стойку, как выстрел. Люк же пригубил виски медленно, словно пробуя яд. Эрик не пил. Его взгляд, пустой и методичный, скользил по лицам: вот ковбой с воспалённым шрамом на шее (сепсис, через три дня), вот торговец, хватающийся за левый бок (печень откажет к зиме). Пальцы коронёра отстукивали на липкой стойке немой марш.

— Видите того, в красной рубахе? — Люк наклонился к товарищам, и цепочка на жилете звякнула. — Тот самый Генри. Несколько месяцев копил, продал ферму, жену бросил... Тащит в горы чемодан с деньгами, словно гроб с собою везёт.

Бернард провёл ладонью по бороде.

— Сколько? — прорычал он.

— Хватит, чтобы сжечь этот проклятый городишко и построить новый, — картёжник прикурил отвратительно дорогую сигару и медленно выдохнул дым.

Эрик вдруг поднял взгляд. Серые глаза упёрлись в Люка.

— Метод? — спросил он плоско.

— О, друг мой, — Люк криво усмехнулся, — разве ты не знаешь? Золото само течёт к тем, кто умеет... перераспределять судьбы. Заманим его в горы и шлёпнем по-тихому.

Бернард хмыкнул, буря взглядом жертву. Он не любил долгих планов, но понимал, что даже в такой дыре, как Скагуэй им не стоит привлекать к себе слишком много внимания.

А Генри меж тем глушил виски, не замечая горечи. Лицо — простое, скуластое, обветренное — светилось глупой надеждой. В голове его плясали видения: реки, намытые золотом, особняк где-нибудь в Сан-Франциско, женщины в шелках... Он не видел, как Бернард сжимает кулаки, как Люк достаёт краплёную колоду. Не слышал, как Эрик тихо щёлкает суставами, словно отсчитывая секунды до конца.

Салон гудел. Где-то звенели монеты, где-то шелестели карты. И никто — даже пьяный шарманщик у дверей — не заметил, как трое волков начали окружать свою добычу.

Люк подошёл к столику Генри, небрежно поправляя манжеты. Его улыбка была шире, чем пролом в шахтной балке.

— Не против компании? — Он махнул в сторону Бернарда и Эрика, уже подступавших сзади. — Люк Эштон. Мои компаньоны — Вейт и Крукер.

Генри поднял глаза. Красная рубаха обтягивала его бочковатую грудь, щетинистое лицо лоснилось от пота.

— Генри. Генри Хэлдон. Садитесь, — буркнул он нерешительно, рука непроизвольно потянулась к чемодану у ног.

Бернард рухнул на стул, заставив перекосившиеся доски скрипеть. Эрик неслышно опустился рядом.

— Ну, Генри, — Люк щёлкнул колодой, разложив карты веером. — Золотая лихорадка и вас зацепила?

Мужик кивнул, уставившись на ловкие пальцы и яркие масти.

— Давно копил, — ответил он, не сводя глаз с карт. Пальцы его дрожали, оставляя жирные пятна на стакане. — На Уайт-Пасс удача ждёт.

Люк понимающе кивнул.

— Удача... Кстати, говоря об удаче... Сыграем на интерес? Без ставок, — он улыбнулся шире, показывая ровные зубы.

Генри потрогал рубчик на рукаве, потом выдохнул:

— Что ж... Давай.

Первые три партии Генри выиграл легко. Люк нарочно сбрасывал козыри, прикусывая губу, будто злился на неудачу. Бернард ворчал, крутя в руках пустой стакан — его кулак почти скрывал стекло целиком. Эрик сидел неподвижно, лишь глаза бегали от лица к лицу.

— Чёрт возьми, да я сегодня огонь! — Генри хрипел. Его рубаха расстегнулась, обнажив потный живот.

Люк наклонился вперёд, блеск в глазах стал острее.

— Эх, Генри, с таким капиталом вам бы в горы не соваться. Золото — оно вон где. — Он постучал пальцем по виску. — Сколько-то с собой прихватили?

Генри икнул, обмяк. Виски развязало язык:

— Хватит... хватит, чтобы вас троих купить. Двести тысяч, не считая вложенного в оборудование. Собираюсь купить несколько участков, уже договорился со своим человеком там, за Юконом...

Бернард подавился виски и хрипло закашлялся, что было больше похоже на рваный лай. Люк откинулся на спинку стула. Локоть его небрежно свесился в сторону, пальцы постукивали по засаленной скатерти.

— Слушай, Генри... — Люк протянул слова, будто разминал их на языке. — У нас тут идея. — Он щёлкнул пальцами, и официантка, худая как жердь, поднесла ещё виски. — У нас-то участок в Клондайке уже есть. Место знатное, но... — Он развёл руками, изображая досаду. — Рук не хватает. Особенно таких, что готовы вложиться по-крупному.

Генри нахмурился. Пальцы его сжали стакан так, что костяшки побелели.

— Партнёров я уже искал в Сиетле... Все кинули.

Люк усмехнулся, подняв ладони.

— Мы не кидалы. Мы команда. — Он кивнул на Бернарда. — Вот Медведь. Любой камень с пути уберёт. — Тот хрипло крякнул, подтверждая. — А Эрик... — Картёжник махнул рукой в сторону коронёра. — Он цифры считает лучше бухгалтера.

Эрик медленно повернул голову. Голос его прозвучал, словно из подземелья:


— Вероятность успеха — шестьдесят три процента. Выше, чем у среднего старателя.

Генри вытер ладонью лоб. Глаза метались: то к чемодану у ног, то к дверям.

— А если... — он сглотнул, — если обманете?

Люк рассмеялся — звонко, искренне, как ребёнок.

— Охота мне терять время? — Он швырнул на стол карту — потрёпанную, с отметинами красного воска. — Вот координаты. Сам проверь у старателей.

Генри заёрзал. Капля пота скатилась по виску, впиталась в воротник. В салуне внезапно стало тише — где-то зазвенела разбитая бутылка, смех девки за стеной резал воздух. Люк наблюдал, как дрожит нижняя губа жертвы: страх борется с жадностью. Генри облизал пересохшие губы, посмотрел на свой чемодан — потрёпанный, перевязанный верёвкой. Внутри — векселя, облигации, семейные часы, кольцо покойной матери.

Минута тянулась вечность. Наконец он выдохнул:

— Ладно. Я с вами. Но половина моя.

Люк вскочил, как пружина. Рукопожатие его было твёрдым, ладонь — холодной, несмотря на душную жару салуна.

— Прекрасно, друг мой. Поверь, это лучшее решение в твоей жизни. На рассвете, у выезда к Уайт-Пасс.

Когда Генри скрылся за дверью, Бернард хмыкнул:

— Дольше обычного клевал.

— Зато клюнул наверняка. — Люк достал платок, вытер пальцы. — Готовьте снаряжение.

Ночь накрыла Скагуэй, но город не уснул. У причалов горели факелы — выгружали партии провианта. В переулках шептались маклеры, сбывая фальшивые карты. Над крышами вился дым костров: те, кому не хватило места в гостиницах, грелись у огня, обмениваясь байками о мифических самородках. А на окраине, под скелетом высохшей сосны, три фигуры возились с вьючными животными. Бернард, кряхтя, накидывал на спину мула перемётные сумы с провизией — мешки с мукой, бочонки с порохом, ящики, звонкие от бутылок. Люк стоял в стороне, проверяя список, щёлкал счётами, время от времени покрикивая:

— Эй, Медведь, не перегрузи! Этот ещё до перевала не дойдёт, если ты его задавишь.

Эрик сидел на корточках под сосной, точа нож — длинный, тонкий, как скальпель. Лезвие скользило по камню, издавая ровный, гипнотический звук. Время от времени он поднимал глаза, окидывая взглядом животных и груз, будто высчитывая, сколько веса выдержит каждый мул.

— Сорок пять процентов, — пробормотал он, — что один из них сдохнет до перевала.

— Заткнись, Мертвяк, — огрызнулся Бернард, поправляя ремни на спине животного. — Ты лучше скажи, сколько нам ещё тащить этого барахла.

Люк усмехнулся, сверяя последний пункт в списке.

— Столько, чтобы Генри не усомнился, что мы всерьёз.

Мулы фыркали, брыкались, но покорно принимали груз. В воздухе витал запах навоза, костров и чего-то кислого — то ли от консервов, то ли от самого Скагуэя.

Где-то в этой тьме, в комнатёнке над салуном, Генри укладывал чемодан. Дрожащие пальцы пересчитывали банкноты. Снизу доносился смех и звон стаканов, но он глушил эти звуки напеваемой песенкой — глупой, деревенской, что пела ему когда-то мать. "Удача придет, сынок, стоит лишь руку протянуть..." — бормотал он, завязывая шнурок мешка так туго, будто пытался задушить собственные сомнения. За окном, в чёрной щели между крышами, мелькнула тень — может, филин, а может, просто ветер качнул фонарь. Но Генри не видел. Он уже представлял, как самородки, тяжелые и блестящие, наполнят этот чемодан до краёв.

 

[Козочка]

Сразу выкладываю вторую главу. Далее по мере написания буду постить.

Спойлер: ГЛАВА ВТОРАЯ: ЧАРЛИ

Глава Вторая: Чарли

Солнце только-только выкатывалось из-за горных гребней, разливая по небу перламутровые полосы. Скагуэй, притихший на час между ночным разгулом и утренней лихорадкой, курился сизыми дымками. С крыш свисали сосульки-сталактиты, капли с их острых концов барабанили по гнилым деревянным обмосткам. На тропе, ведущей к Уайт-Пасс, снег лежал ноздреватым покровом, в проталинах проглядывала чёрная грязь.

Бернард, упёршись ручищами в бока, стоял возле мула. Тень от его исполинской фигуры тянулась через всю тропу, будто пытаясь дотянуться до самого Скагуэя.

— Не придёт, — проворчал он, сплюнув под ноги вьючному животному. — Сдрейфил, мать его. Нутром чую. Надо было вчера же обчистить этого болвана и к чёрту.

Люк, поправляя ремни на седле другого мула, усмехнулся, не поднимая головы:

— Твоё нутро уже два года как гниёт в вискаре, Медведь. Он придёт. Жадность... — Люк щёлкнул пальцами, и мул нервно дёрнул ухом, — ...всегда сильнее страха.

Эрик, стоя поодаль, раскладывал инструменты по сумкам. Каждый предмет занимал строгое положение: компасс в кожаном футляре — слева, складной нож — справа, набор скальпелей — по центру. Его пальцы, длинные и бледные, напоминали кости, вымытые весенним ручьём.

— Вероятность его появления — восемьдесят семь процентов. Учитывая алкогольную зависимость и финансовые обязательства.

Бернард фыркнул, снова плюнув в сторону:

— Цифры... Лучше бы водки принёс, чучело.

Ветер донёс с залива крики чаек и лязг якорей — очередной пароход прибывал в порт. Где-то внизу, у подножия тропы, зазвенели колокольчики почтовых упряжек. Но всё это смолкло, когда у края города зашевелилась тень.

Фигура, сгорбленная под тюком, ковыляла к ним, спотыкаясь о камни, прикрытые подтаявшим снегом. Рюкзак на спине Генри покачивался в такт шагам, увенчанный свёртком спального мешка, перевязанного верёвкой. В одной руке он волок чемодан, в другой — сжимал ружьё, ствол которого чертил по снежной каше. Лицо его, серое от усталости, покрывал липкий пот; глаза, мутные, с лопнувшими сосудами, выдавали тяжёлое похмелье.

— Чёртов... — он сглотнул, поставив чемодан у ног и облокачиваясь рукой на колено, — ...чемодан... не закрывался... — Голос сорвался в хрип, и Генри закашлялся, выплёвывая мокроту в снег.

Эрик тем временем уже шарил взглядом по снаряжению Генри, будто составляя опись:

— Ружьё системы Спенсера, 1865 года, — произнёс он монотонно. — Вероятность осечки — двенадцать процентов. Шанс поразить цель на расстоянии...

— Заткнись, — Бернард перебил его, шагая к Генри. Сапоги его вязли в снежной каше.

— Ты, мешок, готов или как?

Генри, всё ещё кряхтя, слабо махнул рукой в сторону посёлка. Из утреннего тумана выплыла фигура верхом на пегой кобыле. Женщина. Лошадь фыркнула, выдыхая клубы пара. Седло за её спиной напоминало лавку старьёвщика: тюки с провиантом, свёртки в промасленной ткани, даже медвежий капкан болтался сбоку. На втором коне, которого она вела рядом под уздцы, громоздились седельные сумы, набитые так плотно, что из-под ремней торчали консервные банки.

Бернард закатил глаза так, что завиднелись белки.


— Ты это... серьёзно? — зарычал он, обращаясь к Генри. — Нам теперь и с бабами возиться? Да ещё и с... — он выдержал паузу, будто пробуя слово на гнилость, — с краснокожей...

Женщина подъехала ближе. Широкие скулы, кожа цвета тёмного мёда, глаза — большие и чёрные. Две косы, перевитые ремешками из змеиной кожи, хлестали по плечам в такт шагам. На ней была куртка из лосиной замши с бисерной вышивкой, подбитая грязным бобровым мехом, — а на груди болтался пиритовый амулет с пером орла.

— Чарли, — сказала она, не глядя на Бернарда. Голос низкий, с хрипотцой, будто прокалённый дымом. — Проведу вас через Уайт-Пасс, до озера Беннет и через Юкон в Доусон. Дальше сами. Сто пятьдесят долларов.

Люк присвистнул, оценивающе оглядев её.

— Милочка, ты хоть знаешь, что там, за перевалом? Медведи, обвалы, да и индейцы... — Он намеренно задержался на последнем слове, но она даже бровью не повела.

— Индейцы, — перебила Чарли, — меня зовут сестрой там, где вас назовут чужаком. А медведей я вижу и здесь. — Её взгляд скользнул по Бернарду, и тот невольно стиснул кулаки.

Генри нервно заёрзал, поправляя ремень рюкзака.

— Она... э... единственная согласилась за полцены. Опытная, говорит, двадцать раз ходила к Юкону...

Эрик, до этого копавшийся в сумке, поднял голову. В руке он сжимал ампулу с морфием — разумеется, на случай, если кто-то захочет поспать.

— Двадцать? Сколько погибло?

— Одна экспедиция. Лавина. - Сухо ответила она, стараясь не смотреть ни на кого из мужчин.

— Смертность проводников-метисов: тридцать восемь процентов от лавин, двадцать два от цинги, пятнадцать... — он посмотрел на Бернарда, — ...от тупой травмы черепа.

Бернард крякнул, поглаживая рукоять ножа на поясе.

— Последний пункт — моя любимая статистика.

Наступила пауза. Даже Люк молчал. Чарли спрыгнула с лошади, снежная крошка хрустнула под её сапогами, подбитыми гвоздями, как у всех, кто знает цену горным тропам.

— Решайте, — бросила она. — Солнце встаёт. Через час снег на подъёме начнёт таять. Пойдут заторы. Увязнем нахрен.

Бернард раздражённо фыркнул, пнув носком сапога подтаявший снег.

— Чёртов бордель на колёсах. Баба командует...

Но Люк уже шагнул вперёд, протягивая руку для сделки.

— Добро пожаловать в нашу весёлую компанию, мисс... Чарли. — Ударение на «мисс» прозвучало ядовито. — Только смотри, если подведешь, мой друг... — Он кивнул на Бернарда, — сделает из твоей кожи чехол для фляги.

Чарли повернулась к нему спиной, поглаживая лошадь и что-то бормоча ей, словно читая древние индейские заклинания.

— Ваш друг, — сказала она равнодушно, — через три дня будет молиться, чтобы я его не бросила в ущелье.

Эрик вдруг засмеялся — звук напоминал скрип несмазанных саней. Все обернулись.

— Вероятность этого — восемьдесят девять процентов, — пояснил он и сунул ампулу с морфием подальше в сумку.

Караван медленно двинулся в сторону гор. Чарли, сидя в седле своей кобылы, напоминала коршуна, высматривающего добычу — спина прямая, глаза прищурены против ветра. Пока тропа позволяла, она держалась верхом, обходя промоины, где талая вода журчала под ледяным панцирем. За спиной Чарли болталась винтовка «Винчестер» — стволом в небо. За ней, согнувшись в три погибели, брел Генри. Он тащил за собой вторую лошадь, навьюченную так, что животное походило на движущийся сарай: из перекошенных сумок торчали лопаты, консервные банки, а поверх всего болталась жестяная кружка, бренчащая на каждом шагу.

— Тьфу! Проклятая... — Генри сплёвывал каждые десять шагов, слюна, густая от табака, оставляла на снегу жёлтые пятна.

Тропа кишела людьми. Справа, обливаясь потом, тащились «черепахи» — старатели в деревянных рамах с грузом за спиной. Слева два шведа с лицами красными, как перезревшие свёклы, пёрли сани-тобогганы, нагруженные провиантом и палатками для перехода перевала. Впереди канадец в медвежьей шубе гнал упряжку собак; псы, скуля, поскальзывались на талом насте. Кто-то вёл осла, навьюченного разобранным пианино — безумие лихорадки звенело фальшивыми нотами.

Люк, Бернард и Эрик шли следом поодаль, растянувшись цепью. Мулы, чувствуя под ногами зыбкую кашу из снега и глины, упирались, заставляя Бернарда выкручивать им уши. Тот рычал сквозь стиснутые зубы:

— Двигай, тварь! Или шкуру на портянки пущу!

— Эй, проводница! — крикнул Люк, поправляя цилиндр, который упорно сползал набок. — Не пора ли сделать привал? А то наш мистер Хэлдон вот-вот того гляди и свалится!

Чарли даже не обернулась. Её голос пробился сквозь порыв холодного ветра:

— Лагерь через милю. Там купим сено и угольные брикеты. А мистер Хэлдон... — Она наконец бросила взгляд на Генри, — ...потерпит.

Мимо них проползли двое с санями, доверху нагруженными лопатами и кирками. Полозья скрипели, вгрызаясь в снежную кашу, а мужчины, связанные одной верёвкой на поясах, хрипели: «Эй-ей-ей!».

— Тут народу — как вшей в борделе! — зашипел Бернард, остановившись, с силой дёрнул уздечку мула. Животное зароптало, обдав его вонючим дыханием. — Как мы этого идиота грохнём, а? — Он ткнул пальцем в спину Генри, едва видневшуюся за тюками. — Весь перевал будет свидетелями! Твой план — дерьмо, Люк! Я не нанимался тащиться через горы в грёбанную глушь!

Эрик, шагавший позади, монотонно начал:

— На участке длиной одна целая семь десятых мили плотность людей составляет три целых четыре десятых на квадратный...


— Завали, чучело! — Бернард развернулся к нему, подняв кулак. Мул, воспользовавшись паузой, принялся жевать его рукав. — Или я тебе статистику по переломам черепа озвучу!

Люк, тем временем, ловко увернулся от пьяного старателя, бредущего зигзагами.

— В горах случаются несчастные случаи, друг мой. Упавший камень... провалившийся лёд... — Он кивнул на тропу, где двое с гиканьем пытались сдвинуть мула, перегруженного досками. — Или внезапная смерть от глупости.

— А она? — Бернард ткнул пальцем в спину Чарли. Та, будто почувствовав укол, обернулась. — Генри за ней, как койот за падалью... И оба с ружьями!

— А о ней вообще никто никогда не вспомнит... — Люк подмигнул и похлопал своего мула по загривку. — Проводники тоже часто теряются в горах... случайно.

Впереди показался базовый лагерь — скопище палаток и навесов из промасленного брезента, воняющих дымом и мочёной кожей. Перед входом на деревянном шесте болтался череп лося и гнилая деревяшка, на которой кто-то явно безграмотный накарябал углём: «Добро пАжаловать в Ад. Последний шанс сдохнуть цЫвилЕзованно». За лагерем, куда ни кинешь взгляд, вздымался Уайт-Пасс. Тропа вилась по склону узким шрамом посреди белого снега. По ней карабкались люди — крошечные, словно муравьи. Одни тащили сани с провиантом, другие — вели навьюченных животных. Те упирались и создавали заторы на тропе. А выше, над всем этим, в лучах весеннего солнца сверкали белоснежные пики гор.

— Стой! — Чарли резко подняла руку, и караван замер.

— Покупаем припасы. — Она спрыгнула с лошади. Сапоги, подбитые гвоздями, звякнули о камень.

У края дороги у самого входа в лагерь, на замшелом валуне, сидел низкорослый торговец-тагиш. Его лицо, изрезанное морщинами, напоминало карту забытых троп; глаза, узкие как щели, блестели хитро. Перед ним громоздились брикеты спрессованного угля, похожие на чёрные кирпичи, и охапки сена перемешанного с репейником.

— Три тюка сена. Два ящика брикетов, — бросила Чарли торговцу-тагишу, швырнув на прилавок монеты. Мужчина, обернутый в волчью шкуру с головой на плече, что-то забормотал на ломаном английском и прищурил раскосые глаза, тыча пальцем в табличку: «Сено — 2 цента за фунт».

— Гнилью пахнет, — проворчала Чарли, вонзая руку в охапку. Солома, жёлтая сверху, внутри оказалась чёрной от плесени. — Твои предки должны стыдиться.

Торговец зашипел, как разъярённая росомаха, но под её взглядом смягчился.

— Хороший сено... для белых собак, — буркнул он, вытаскивая из-под навеса свежие связки.

— Мать твоя собака, урод узкоглазый! — рявкнул Бернард, перебрасывая тюк через плечо. Мускулы его вздулись от усилий. — За такие цены он мне это сено на себе должен через перевал тащить.

Люк прислонился к деревянной балке, поддерживающей навес над лавкой, и доставая портсигар.

— Расслабься, Медведь. — Он чиркнул спичкой и закурил, выпуская дым кольцами. — Помнишь того банкира в Сан-Франциско? Тот тоже торговался... пока рыбы не оценили его костюм.

Бернард что-то нечленораздельно прорычал, забрасывая тюки с сеном на спину лошади Чарли. Над лагерем пролетела откормленная ворона, таща в клюве что-то блестящее. Может, монету. Может, чей-то зуб.

Чарли взяла лошадь под уздцы и двинулась вперёд. Тень от перевала, похожая на разинутую пасть, поглощала караван. Где-то в этой пасти уже ждали лавины, обморожения и расщелины. Но сейчас важнее было другое — вонючее сено, предательский скользкий склон и Генри, который, икая то ли от страха, то ли от виски, что он тайком попивал из фляжки, шептал молитву, сжимая ручку своего потёртого чемодана.

 

[Козочка]

А у меня третья глава. Достаточно тяжёлая.

Спойлер: ГЛАВА ТРЕТЬЯ: Тропа Мёртвых Лошадей

Перевал звал к себе обманчивой близостью — казалось, протяни руку, и коснёшься ледяных пиков. Но сколько бы они ни шли, скалистый гребень отдалялся, прячась за новыми хребтами. Тропа — если этот хаос из камней, подтаявшего снега и натоптанной грязи можно было так назвать — виляла между валунами. То расширялась, давая передохнуть или обойти заторы, то сжималась до чуть более двух футов в поперечнике.

Люди, распластавшиеся на камнях, походили на дохлых жуков. Один, прикрыв лицо шляпой с обвислыми полями, храпел, положив под голову мешок с сухарями. Другой, обмотанный грязным шарфом, пытался закурить — спички гасли, а ветер уносил проклятия на языке, которого не знал даже Эрик. Под сосной-калекой, чьи голые ветви торчали как рёбра скелета, трое шведов жарили на штыке кусок мяса сомнительного происхождения. Где-то позади скрипели сани, и этот звук, будто скрежет зубов, резал воздух.

Чем дальше карабкался караван, тем мрачнее разворачивалась картина. Вот из-под грязного панциря льда, смешанного с болотной жижей, торчали две лошадиные ноги — будто земля пыталась схватить беглецов. Справа лежал остов мула, рёбра сверкали белизной, словно гигантская расчёска, брошенная в снег.

— Смотри, Медведь, — Люк, щёлкая языком, тыкал тростью в торчащую из сугроба лошадиную ногу. Копыто, почерневшее от мороза, походило на кривой дорожный указатель. — Твоя тётя, кажись, заждалась. Иди, представься, а то обидится.
Бернард, с трудом вытаскивавший сапог из грязного снега, медленно обернулся и плюнул. Порыв ветра швырнул слюну обратно, и она прилипла к его бороде.
— Заткнись, картёжная крыса. Или я устрою тебе свидание с роднёй! На том свете...
— О, не кипятись! — Люк присел на корточки, смахивая перчаткой снег с лошадиного черепа. Пустые глазницы уставились на него. — Просто подумал... Может, оставить тут Генри? В такой компании ему будет веселее.

Эрик, шагавший сзади, поднял блокнот, где столбики цифр соседствовали с зарисовками трупов животных.
— Вероятность гибели человека на этом участке — сорок восемь процентов. Для лошадей — девяносто два.

— Слышал? — Люк вскочил, размахивая тростью, как дирижёрской палочкой. — Наш мистер Хэлдон почти вдвое живучей твоей клячи! — Он легонько стукнул мула по крупу истёртым набалдашником, тот ответил недовольным ржанием.

Бернард дёрнул уздечку, заставив животное замолчать.
— Мул хоть работу делает. А этот... — он кивнул на Генри, чьё лицо всё ещё было землистым от похмелья, — ...только сопит, как паровоз у которого котёл вот-вот рванёт. Только послушай. Он же сам по себе сейчас сдохнет. — Из груди Генри вырывались хрипы, будто кто-то терзал мехи старой гармони.

Люк поднял обглоданную кость, вращая её в пальцах как дорогую сигару.
— Эй, Хэлдон! — крикнул он, сложив ладонь рупором. — Тут для тебя леди одна заждалась! Блондинка, стройная... — Он швырнул кость к ногам Генри. — Познакомитесь?
Генри, не расслышав, махнул рукой, подхватив свой чемодан поудобнее. Чарли, шедшая впереди, обернулась. Её взгляд скользнул по костям, потом остановился на мужчинах.
— Если закончили клоунаду — шаг ускорьте. Через час метель начнётся.

— Слышал, Медведь? — Люк подмигнул. — Тебя ждёт романтический вечер с нашей невероятной мисс Чарли. Может быть, она даже позволит тебе погреться у неё в палатке?
Бернард утробно прохрипел и провёл большим пальцем по курку своего «Кольта Миротворца» — позолота на нём давно стёрлась.
— У меня другой план: я, метель, и один очень болтливый труп.
Люк рассмеялся, качая головой.
— Держи пари, что я переживу тебя на три дня?
— Держу пари, что я тебя пристрелю через два.

Над ними закаркала ворона, усевшись на обглоданный лошадиный таз. Бернард, маниакально оскалившись, выхватил револьвер, но Чарли резко дёрнула поводья своей лошади, заслонив собой прицел.
— Стой, идиот. Здесь каждый выстрел — приглашение для лавины.
Она мотнула головой вверх, мужчины последовали её примеру, задрав лица. Чуть правее, высоко на склоне лежала зыбкая шапка снега. Каждый порыв ветра сдувал с неё снежную крошку, словно пыль.
Бернард инстинктивно сделал шаг назад, но вдруг резко остановился. Под ногой хрустнуло — он поднял обледеневший сапог. Вмёрзшая в грязь открытка с видом Сан-Франциско. «Милой Марте...» — успел прочесть он, прежде чем ветер вырвал жёлтую бумажку и понёс к обрыву.

Тропа, усеянная костями, вилась дальше. Генри всё ещё икал, Люк насвистывал похабный романс, а Бернард мечтал сбросить их всех в ущелье. Но пока приходилось шагать вместе — ад, как известно, любит весёлые компании. А ещё больше он любит тех, кто сам несёт к своему котлу дрова.



Горы вдруг ожили — не глухим рокотом лавин, а тихим, предательским шепотом. Сперва задрожали верхушки сосен, будто в страхе перед чем-то невидимым. Потом воздух наполнился запахом сырого камня — предвестника беды. И тогда явились они: свинцовые тучи, тяжёлые и неповоротливые, поползли по склонам. Их серые брюха терлись о скалы, изрыгая туман — студёный, липкий, пробирающийся под одежду. Воздух загустел, занозил горло ледяной стружкой. Первые снежные зёрна, острые как битое стекло, закружились в безумном танце: метались вверх, вбок, царапали лица и застревали в бородах, забивались за воротники. Лошади и мулы фыркали и упрямились, выворачивая шеи, чтобы отвернуться от ветра.

Люди на тропе засуетились, как тараканы под внезапно зажжённой лампой. Одни, обнимая котомки, лезли под выступы скал, другие пытались разжечь костры — спички гасли, едкий дым от влажного хвороста задувало обратно в лица. Трое старателей пытались поставить палатку, грязно ругаясь. Дальше мужик в рваной енотовой шубе колотил топором по обледеневшему бревну. Глухие удары утопали в голодном вое ветра.

Солнце бледным пятном ещё цеплялось за край скалы. Его мутный свет дрожал на ледяных иглах, впивающихся в кожу, но с каждой минутой мерк. Тени сплющивались, краски мира слились в грязно-серую массу.

Метель набирала силу. Снег сменился на плотные хлопья. Они слепили глаза, лепились к бровям, забивали ноздри, превращая людей в призраков с белыми масками. Где-то захлопала брезентом палатка, сорванная шквалом, и полотно, мелькнув как испуганная птица, исчезло в белой мгле.

— Чарли! — Генри, пригнувшись, тыкал чемоданом в спину проводницы. — Где лагерь?! Вы же обещали...
Чарли, притянув голову лошади к земле, тыкала пальцем куда-то вперёд — туда, где сквозь снежную пелену угадывался тёмный провал пещеры.
— Лагерь там, где выживем. Держись за мула, а то потеряешься. — Её голос потонул в рёве стихии.

Бернард, прикрывая лицо рукавом, видел лишь спину Люка — тот шёл, сгорбившись, обеими руками удерживая потрёпанный цилиндр на голове. И только Эрик, прищурившись, что-то записывал в блокнот. Страницы хлопали, как паруса, а карандаш выводил: «Скорость ветра примерно пять миль в час. Температура падает на два градуса по Фаренгейту каждые десять минут. Вероятность выживания...». Дальше цифры терялись в снежном хаосе.

Внезапно впереди что-то загрохотало. Крик — «Лавина!» — и гул прорезал пелену снежной бури. Бернард резко прижался к скале, но это оказался просто сорвавшийся камень. Валун размером с портовую бочку со стуком, подпрыгивая на ухабах, скатился по кривой каменной стене и грохнулся рядом с Бернардом.

— Шутки кончились! — Чарли появилась рядом, хватая его за рукав. Её ресницы были облеплены хлопьями снега, нос и смуглые щёки покраснели от мороза. — Пещера здесь!



Они втянулись в узкую расщелину, волоча за собой животных. Воздух внутри пах мокрым пеплом и мочой — кто-то уже ночевал здесь. На полу валялись обугленные кости, тряпки, пустые консервные банки с ржавыми краями. Чарли с трудом сняла со своей лошади тюки с сеном и швырнула их в темноту пещеры. Связки ударились о камень, выпустив облако пыли. Мул Бернарда, который шёл следом за ней, навьюченный раздутыми сумками, вдруг развернулся поперёк прохода и застрял, заклинив вход.

— Чёртова кляча! — Бернард рванул уздечку, но мул лишь закатил кровавые белки, выгибая шею.
— Не рви глотку, помоги! — Чарли втиснулась между мулом и стеной, её куртка заскрипела от натяжения. — Держи его на месте.
Она резанула ножом по верёвкам и скарб рухнул на каменный пол, смешиваясь с грязью. Мул, освободившись, завизжал, извернулся и поскакал вперёд, едва не зашибив Генри. Тот вскрикнул, пытаясь ухватиться за Эрика, но коронёр лишь отстранился, продолжая писать что-то в мокром от снега блокноте. Карандаш он уже потерял и корябал символы обгоревшей спичкой.

Люк, протиснувшись последним, снял цилиндр и стряхнул с него снег с театральным вздохом:
— Уютненько. Не хватает лишь камина и служанки с пледом. — Он постучал тростью по стене, и с потолка посыпались кристаллы льда. — Ах да, и люстры.

Снаружи рокот метели стих, сменившись воем ветра. Чарли, прислонившись к камню, достала флягу.
— Пей. — Она сунула её Бернарду, не глядя. — Чтобы пальцы не отмёрли раньше, чем мозги.
Он хотел огрызнуться, что не нуждается в её жалости, но пальцы одеревенели так, что фляга выскользнула бы, не сожми он её крепче. Виски обжёг горло, и он крякнул, чувствуя, как ярость тает, оставляя после себя пустоту.

Чарли вздохнула и подошла к узкому высокому проёму пещеры, вглядываясь в снежную мглу. Её силуэт, обрамлённый отсветами бури, напоминал древний тотем — непоколебимый, проклятый, вечный. Женщина опиралась на ружьё, словно на копьё. Бернард поймал себя на том, что следит за тем, как дрожат её ресницы под налётом инея. «Стерва...» — мысль пролетела рефлекторно, но уже без злости. Скорее с усталым признанием.

— Эй, индеанка! — Люк бросил в неё камушек, но промахнулся. Тот отскочил от стены с хрустальным звоном. — Когда ужин-то будет? Говорят, ваши женщины умеют не только стрелять, но и... — Он причмокнул, двусмысленно поводя бровью.
Она обернулась медленно, перехватывая ружьё. Глаза её, чёрные как смоль, на миг поймали отблеск тусклого света, пробивающегося сквозь снежную пелену.
— Я тебе в кухарки не нанималась. — Она сделала несколько шагов к центру пещеры и начала доставать из сумы брикеты угля. — Можешь свои сапоги пожевать.
Люк рассмеялся, но смех его потонул в новом рёве метели. Ветер ворвался в пещеру, принеся с собой снег и запах далёкой смерти. Где-то за стенами этого каменного гроба ждал Юкон — золотой, коварный, ненасытный. Но сейчас всё, чего они хотели, — это пережить ночь.

Бернард прикрыл глаза, слушая, как Генри похрипывает в углу. «Завтра... Завтра я прикончу их всех. Заберу чёртов чемодан и свалю...» — пообещал он себе. Но глубоко внутри, там, где ещё теплился рассудок, чей-то голос шептал: «Лжешь. Ты уже часть этой стаи». Бернард усмехнулся впервые за день. Это прозвучало надрывно и хрипло, как скрип двери в заброшенной шахте. Но смех был. И это пугало больше, чем метель.

Снаружи завыло громче. Чарли, присев на корточки, расколола угольный брикет об камень — чёрные осколки рассыпались, как обугленные кости. Она собрала охапку сена, аккуратно выдернув из него репейники, и сложила гнездом. Огниво в её руках брызнуло искрами, будто крошечные молнии, рождённые трением стали о кремень. Первая искра упала на солому, замерцала, и вдруг — золотой язычок пламени лизнул сухие стебли. Чарли тем временем подкладывала угольные куски, подкармливая пламя. Чёрный дым потянулся к потолку, где в расщелине, словно в чёртовой глотке, закрутилась воронка. Пещера дышала — столетиями выточенные ветром щели вытягивали чад наружу, оставляя на сводах сажистые узоры. Пламя окрепло, отбрасывая рыжие блики на стены. Бернард невольно отметил, как ловко она управляется с огнём — не как белые, что жгут всё подряд, а словно договаривается со стихией.

Люк, наблюдая, как дым уходит в каменное горло, свистнул:
— Повезло, индеанка. Ты специально искала печь с трубой?
— Это не труба, — она добавила в огонь кору кедра. Смола зашипела, распространяя горьковатый аромат. — Это дыхание горы. Оно либо спасает, либо душит.
Дым, подхваченный тягой, уходил вверх, унося с собой запах мокрой шерсти и пота. В пещере стало теплее, но не безопаснее — каждый порыв ветра снаружи напоминал, что метель ещё не сказала последнее слово.



Огонь плясал, отбрасывая на стены гротескные тени. Пещера наполнилась тяжёлым воздухом, пропитанным запахом гнилого сена, дыма и звериного помёта. Мулы и лошади, оставленные у выхода, монотонно жевали подгнившую солому. Под хвостами животных растекалась жидкая грязь; навоз смешивался с водой от тающего снега. Бернард, сидя на корточках у огня, вращал над пламенем открытую банку тушёнки. Жир шипел, капая на угли, а он, не церемонясь, поддевал мясо ножом и отправлял в рот. Жёлтые густые капли сока стекали по бороде, смешиваясь с грязью.
— Цивилизованно... — Люк, прислонившись к ящику с динамитом, перебирал потрёпанную колоду. Карты шуршали, как сухие листья, а его пальцы выводили в воздухе сложные пируэты: то собирали веер, то складывали башню. — Ты бы хоть ложку нашёл, дикарь.

Бернард буркнул что-то нецензурное в ответ и облизал нож, бросив презрительный взгляд на коронёра. Эрик сидел, запрокинув голову на каменный выступ. Его лицо, подсвеченное снизу алым отблеском костра, казалось восковой маской: веки не дрожали, губы не шевелились, только тень от ресниц рисовала на скулах чёрные штрихи. Казалось, даже дыхание замерло — лишь изредка палец дёргался, будто записывая невидимые цифры.

Генри, съёжившись у стены, рылся в сумках. Его пальцы, синие от холода, лихорадочно перебирали банки, верёвки, свёртки с сухарями и сушёным мясом — всё, кроме желанной бутылки. В глазах читался животный страх: не от метели, а от того, что виски кончился. Время от времени он косился на Бернарда, словно надеясь стащить его флягу. Найдя бутыль с жёлтой жидкостью, Генри ахнул, но Чарли, не поворачивая головы, бросила:
— Это керосин. Выпьешь — сдохнешь.

Сама Чарли сидела напротив всех, прислонив спину к холодной стене. Ружьё лежало поперёк колен, палец небрежно обхватывал спусковой крючок. Её глаза, отражавшие пламя, метались от входа к Генри, от Генри — к остальным. Она не доверяла никому, но особенно бдила за ним — своим «заказчиком», чья глупость могла погубить всех. Когда он слишком близко приближался к выходу (не в силах найти покой от давящей на голову трезвости), она цокала языком, и он отползал назад, как побитый пёс.

— Чёрт... чертовщина... — бормотал Генри, вытряхивая крошки табака из кармана. — Должна же быть...
— Хватит копошиться, — наконец не выдержала Чарли, когда Генри начал рвать подкладку сумки. — Сядь. Или привяжу тебя к мулу.

Люк фальшиво вздохнул, перекидывая карты из одной руки в другую.
— Какая нежность! Мисс Чарли, вы самая обаятельная леди, которую я когда-либо встречал!

Она не ответила. Палец вновь легонько коснулся спускового крючка. Огонь трещал, вгрызаясь в угли. Тени на стенах плясали, превращая людей в великанов, а потом — в карликов. Завывание ветра сливалось с храпом мулов, бормотанием Генри, шуршанием карт. В этой какофонии не было покоя — лишь усталое перемирие меж тех, кто ненавидел друг друга, но цеплялся за жизнь одинаково яростно.

Внезапно вход завесила чья-то тень. Все замерли — даже мулы прекратили жевать, уши навострились. В проёме, затянутом снежной кисеёй, стоял человек. Лицо, покрытое багровыми пятнами, вздулось, словно трупное; изо рта свисала кровавая нить слюны. Рукава его рваной парки блестели от соплей и гноя, пальцы, почерневшие от обморожений, впились в каменную стену. Воздух болезненной затхлостью ударил в нос даже прежде, чем он сделал шаг вперёд.

Генри вскочил и бросился навстречу незнакомцу, с грохотом опрокинув жестяную банку тушёнки.
— Божечки... Давайте... давайте его к огню!

— Не подходи к нему! — Чарли резко выставила ружьё поперёк груди Генри. Больной валился внутрь, бормоча что-то на ломаном английском. Его сапог, развалившийся, на гнилой подошве, шлёпнул в лужу.

Бернард уже стоял, вытирая нож, с которого только что ел, об штанину.
— Вали отсюда, чумазый! Тут приличная компания.
Люк, не отрываясь от карт, бросил:
— Привет, товарищ! Принёс нам тиф или чуму?

— Помогите... — голос звучал как скрип ржавых петель. — Золото... у меня карта...
— Карта в рай, дружок. Там прямо, не сворачивая. — Люк наконец поднял взгляд, широко зевая.

Эрик открыл один глаз, не меняя позы.
— Вероятность, что карта подлинная пять процентов. Вероятность заражения при контакте — сто.

— Слышали? — Чарли дёрнула стволом, оттесняя Генри. — Через неделю ты будешь гнить заживо. Хочешь разделить судьбу?

Генри задрожал, но упёрся:
— Мы не можем... не можем просто...
— Можем. — Чарли передёрнула затвор. Звук металла ударил по ушам. — Он умрёт. И утащит нас за собой.

Больной рухнул на колени, вытаскивая из-под рубахи свёрток.
— Возьмите... — он сунул карту Генри, — ...только не гоните...
Генри, бледнея, принял бумагу, тут же выронив её. На пергаменте проступили кровавые отпечатки.

— Хватит! — Чарли ударила прикладом в грудь больного. Тот упал, захрипев. — Вали! Или пристрелю.

Человек завыл, как подстреленный волк и пополз к выходу. Его пальцы скреблись по камню, и звук резал барабанные перепонки. И вот больной исчез в темноте проёма, расстворился в снежной пурге перевала. Генри зарыдал, как ребёнок, уткнувшись лицом в колени. Люк, усмехаясь, подобрал карту кончиком трости:
— Ну что, господа, рискнём проверить?

Бернард плюнул в огонь. Слюна зашипела на раскалённых углях.
— Проверь сам. На том свете.
Люк пожал плечами и бросил грязный пергамент в огонь. Пламя вздрогнуло, слизывая коричневые пятна засохшей крови.
Тень от входа качнулась — ветер принёс последний хрип: «Сдохнете... вы все... безбожники...».

Чарли опустилась на камень, положив ружьё поперёк колен. Пальцы её, обычно твёрдые как сталь, дрожали, цепляясь за приклад. Она уставилась в огонь, где догорали угли — языки пламени отражались в её глазах, словно пытались выжечь воспоминание о жёлтых глазах чумного. Челюсть свело так, что болели виски, но расслабить её она не могла — будто кожу на лице натянули сыромятными ремнями. Где-то в груди, под слоями вымерзшего прагматизма, шевелилось щемящее чувство — эхо той девчонки, которой она была когда-то. Чарли знала этого человека. Нет, не его лично — его тип. Такие всегда умирали первыми: наивные, доверчивые, с картами, нарисованными в дешёвых портовых салунах.

— Вот и понятно, почему это Тропа Мёртвой Лошади, — Люк щёлкнул языком, ткнув тростью в угли. — Только кони тут — не главные покойнички. — Он кивнул в сторону выхода из пещеры. — Человечина гниёт быстрее. Особенно с душком алчности.

Чарли провела ладонью по стволу, стирая несуществующую грязь.
— Поэтому и сторонись общественных лагерей. — Голос её звучал глухо, будто из-под земли. — В прошлом году под Доусоном... — она замолчала, резко встряхнув головой, словно отгоняя наваждение. — Там умерли тридцать человек. От дизентерии. Пили из одного ручья. Куда сами же и ссали.

Бернард, раздирая консервную банку ножом, хрипло засмеялся:
— А этот кретин, — он ткнул клинком в сторону Генри, — готов облизать каждую лужу, лишь бы золотишко найти.

— Заткнись! — Генри внезапно вскочил, тыча дрожащим пальцем в Чарли. — Ты... ты его убила! Выгнала как собаку!

Тишина повисла густо, как смола. Чарли медленно подняла глаза — теперь они горели, как угли в печи.

— Он был мёртв ещё до того, как вошёл сюда, — её шёпот резал громче крика. — А ты хочешь последовать за ним?

Люк рассмеялся, развалившись на тюках.
— Ох, умилительно! Наш мистер Хэлдон внезапно обрёл совесть. Может, подаришь ему свой паёк, Чарли?

Бернард хмыкнул, доставая флягу, которую ему дала Чарли:
— Думал, золото в горах само в руки падает? Здесь каждый сам за себя.

Чарли встала, поправляя перевязь ружья. Тень от её фигуры, растянувшись по стене, накрыла всех, как саван.
— Утром снимаемся. Постарайтесь поспать...

Огонь потрескивал, пожирая последние угли. Чарли села у входа, спиной к теплу, лицом к тьме. Ружьё на коленях, глаза полуприкрыты — не спала. Слушала. Слушала, как за стенами пещеры вой ветра сливался с хриплым кашлем умирающего где-то в снегах. Слушала, как Эрик методично перелистывает страницы. Как Люк бросает карты на камень. Как Бернард точит нож. Как всхлипывает от ярости Генри.
Она не ошибалась насчёт лагерей. Да и здесь, в этой каменной ловушке, зараза уже была. Нет, не тиф. И не чума. Страх.

 

[Козочка]

Бу. Четвёртая глава!

Спойлер: ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ: Сердце медведя

I
Утро встретило их грязно-серым маревом. Тропа, сузившаяся до козей тропки из-за вчерашней метели, превратилась в адскую толкучку: десятки людей, лошадей, мулов, собак и даже один упряжный козёл топтались на месте. Впереди, у крутого подъёма, застряла упряжка собак — псы грызлись, запутавшись в постромках. Дальше перекошенная лошадь скользила копытами по обледеневшим камням, пытаясь утащить за собой перегруженные сани. Возница, краснорожий здоровяк с бородой лопатой, орал на вьючное животное и щёлкал хлыстом. Левее у тропы сидел сухой старик с прозрачными глазами и предлагал каждому встречному купить у него «чудо-мазь от обморожений» из медвежьего жира и ртути.

— Ну что, красавцы, — Люк растянул губы в улыбке, поправляя цилиндр, который уже выглядел так, будто его жевали медведи. — Готовы постоять в очереди? Как в лучших борделях Сан-Франциско...
Бернард, выдирая мула из сугроба, плюнул на замёрзший навоз под копытами. Его ручищи дрожали не от холода — от ярости.

— Эй, бородач! — Люк приложил ладони ко рту. — Твою клячу уже в раю ждут! Освободи дорогу!
— Сам ты кляча! — мужик размахивал кнутом, едва не сбивая шляпу с соседа. — Лезь по скалам, если нутро чешется!

Генри, всё ещё молчавший с ночи, несмело заговорил:
— Может... может, правда, обойдём?
Чарли сузила чёрные глаза, осматривая потенциальные маршруты.
— Нет, сорвёмся. У нас животных много... — Покачала она головой.

Эрик, листая блокнот, пробормотал:
— Средняя скорость движения — ноль целых три десятых мили в час. Для преодоления перевала потребуется четырнадцать дней семь часов...
— Заткнись, счетовод! — Бернард перебил его, пиная снег. — Или я тебя заставлю считать скорость моего кулака.

Где-то впереди, в толпе, завязалась перепалка, переходящая в драку. Козёл, почуяв неладное, рванул в сторону, увлекая за собой сани. Ящики с солониной рухнули, банки покатились под ноги толпы. Перевёрнутые тобогганы за спиной козла бренчали, ударяясь об камни и снежный наст, пугая несчастное животное ещё больше.

— Вот и угощение, — Люк поднял банку, смахивая с неё снег. — «Свинина по-армейски, 1884 год».
Чарли брезгливо сморщилась, отбирая у него банку и выбрасывая обратно в снег.
— Выбрось. Это гниль.
— О, золотая лихорадка! — Люк притворно вздохнул. — Вчера — шампанское, сегодня — падаль. Завтра, глядишь, друг друга жрать начнём.

Терпение Бернарда (а он им никогда не отличался) лопнуло. Он, протискиваясь вперёд, внезапно заорал:
— Дорогу, сволочи! Или я проложу её через ваши трупы!

Толпа на мгновение замерла, десятки красных от мороза лиц повернулись в сторону огромного, как медведь-шатун, мужчины. И через секунду начался хаос. Животные рвали упряжь, люди орали, сани опрокидывались. Бернард уже сцепился с каким-то старателем: они мотали друг друга за грудки, рыча проклятия и угрозы.

— Лавина! — высокий, с надрывной хрипотцой, голос Чарли прорезал воздух, как горячий нож масло.
И это сработало, люди с тропы кинулись кто куда. Чарли схватила Бернарда за рукав, оттаскивая от разъярённого старателя, который, впрочем, уже пропустил пару ударов по морде.
Группа в хаосе паники прошла по освободившейся тропе, уворачиваясь от ничего непонимающего люда и обходя застрявшие упряжи и опрокинутый скарб.
— А я всегда говорил, что добрый кулак и маленькая хитрость куда лучше дипломатии. — Протянул Люк, переступая через деревянный ящик, из которого высыпались патроны.

К полудню они выбрались на относительно свободный участок. Но перед ними, серпантином вьющимся к перевалу, стояла новая очередь. Сотни людей, словно муравьи, ползли вверх, роняя ящики, ругаясь и молясь.

— Знаете, — Люк устало вздохнул, вертя в руках трость, — есть в аду специальный круг для тех, кто придумал золотую лихорадку. Там вечные заторы, и все едят консервы 1884 года. А вместо Харона — старик с ртутной мазью.

Бернард, разглядывая сбитые костяшки на руке, хрипло рассмеялся:
— Ага. Ты там будешь конферансье...


II
Тропа перед затором немного расширилась, образовав карман, где группа могла перевести дух. Чарли присела на корточки, поправляя подпругу на вьюке мула Эрика. Её пальцы, обмотанные грязными бинтами, двигались автоматически, но взгляд скользнул к Люку, который безучастно шурудил тростью в чьём-то потухшем костровище.
— Генри проболтался, что вы пригласили его в долю. — Она бросила фразу через плечо, будто справлялась о погоде. — Говорит, у вас уже есть участок на Клондайке. Где именно?

Люк, чиркнув спичкой, закурил, пряча лицо за дымом.
— О, мисс Чарли, вы хотите стать нашей соседкой? Советую — вид на реку просто божественный. Как говорил один китайский философ: особенно, когда трупы плывут мимо.

Она наконец встала, повернувшись к Люку лицом.
— Река Юкон широка. Конкретнее.

— Конкретнее? — Люк сделал театральную паузу. — Видите ли, между ручьём Медвежьей Крови и...

— Медвежья Кровь пересохла два года назад, — перебила Чарли, поднимаясь. Её пальцы привычным движением поправили перевязь винтовки.

Бернард сгрёб снег с валуна, садясь и доставая нож из-за пояса. Кобура на его бедре качнулась.
— Ты что, экскурсию тут затеяла? — хрипло рявкнул он.

— Просто любопытно, — Чарли наклонила голову, глаза сузились в щели. — Участки вдоль Юкона нумеруются. Какой номер вашего?
Люк выдохнул дым колечком, наблюдая, как его разрывает ветер.
— Двадцать один. Чёртова дюжина навыворот. — Он достал из-за пазухи бумагу, смятую, будто её вырвали из мёртвой руки. — Подписано шерифом Скагуэя Блэквудом. Лично.
Чарли взяла документ кончиками сбитых пальцев. Чернила расплылись, печать была кривой — подделка, сделанная впопыхах.
— Блэквуд, — она медленно произнесла, — сгнил от сифилиса ещё три месяца назад. Его подпись теперь ставит попугай в борделе «У Мэйбл».

Тишина повисла густо, прерываемая лишь хрустом снега под ногами Генри. Он топтался на месте, переминаясь с ноги на ногу, будто в штаны наложил.
— Ч-Чарли... — запинаясь, начал он, но Бернард вскочил, перебивая:
— Хватит трепаться! — Нож в его руке блеснул, указывая на тропу. — Ты нас в Доусон ведёшь или мозги нам пудришь?

Чарли подошла к Люку вплотную. Ростом она ему едва доставала до подбородка, но он сделал шаг назад.
— Юкон не прощает лжецов, — она говорила тихо, чтобы не слышали другие. — Здесь либо копаешь золото, либо свою могилу. Вы что копаете, Эштон?

Люк улыбнулся, доставая из кармана серебряный доллар. Монета закружилась на пальце, слепя отблесками.
— Мечты, дорогая. Мечты и возможности. — Он ловко поймал монету, спрятав её в кулак. — А ты? Что ищешь в этой грязи?

Она не ответила. Вместо этого резко развернулась, крикнув Генри:
— Проверь вьюки. Если сено промокло — мулы сдохнут раньше нас.

Люк, медленно выдыхая, повернулся к Бернарду и шепнул:
— Надо быстрее вальнуть этих двоих. Пока она не раскрыла нас.

Бернард сжал рукоять ножа. Впереди, на повороте, гора обрушенных саней перекрыла путь — десятки людей дрались за право пройти первыми. Крики, проклятия, звон металла.

— Ночью, — выдохнул Бернард, впиваясь взглядом в спину Чарли. — Пока спит.

III
Бернард ворочал груду покорёженных саней. Дерево трещало, железные скобы визжали, словно раненые звери, а из-под его сапог вылетали комья снега. Он успевал перекрикиваться с другими старателями, которые просили не ломать их сани, но Бернард был глух к их мольбам.
— Чёртовы гробы на полозьях! — рычал он, швыряя в сторону доску с торчащим гвоздём. Какой-то старатель, с лицом изъеденным оспой, завопил, хватая его за рукав:
— Да это мои сани, сволочь!
Бернард развернулся, и мужчина от неожиданности осел в снег.
— Твои? — Бернард вытер лицо рукавом, оставляя на щеке грязную полосу. — Теперь это дрова. Вали, собирай по винтику.

Шли они медленно, как цепь каторжан. Справа — стена скалы, покрытая ледяной коркой, слева — обрыв с острой крошкой камней. И когда тропа сузилась до козьей стежки, Чарли заговорила. Голос звучал чётко, перерезая вой ветра:
— Мне всё равно, какое дерьмо вы наговорили друг другу. — Она обернулась, и Люк замер, увидев в её глазах отблеск ледника. — Доведу вас до Доусона. Возьму свои деньги. А дальше — топитесь в Юконе, режьте друг друга или пляшите на костях. Мне плевать.

Слова падали, как камни в пропасть. Генри, шагавший сзади, всхлипнул. Бернард фыркнул, но Люк лишь ухмыльнулся, придерживая цилиндр, что порывы ветра то и дело пытались сорвать с его головы:
— Какая прозаичность, мисс Чарли. А я-то думал, вы нас полюбили.

— Люблю только животных, — она щёлкнула языком, и её лошадь ткнулась мордой в плечо, оставляя слюдяной след. — Они хотя бы не врут.

Бернард, увязая в снегу и качаясь, как пьяный матрос, хрипло засмеялся:
— Слышал, Генри? Ты ей и пса на поводке не заменишь.

Генри вздрогнул. Его пальцы сжали чемодан так, что кожа побелела. В голове крутились обрывки мыслей: «Участка нет... Они всё время переглядывались...» Он метнул взгляд на Люка — тот улыбался, словно торговец, взвешивающий золото на подкрученных весах. На Бернарда — великан скалился, по его виду можно было только догадываться, какие сцены насилия мелькают у него в голове. Даже Эрик, этот ходячий труп, что постоянно плыл за ними словно призрак, вдруг казался хищной птицей, выжидающей возможность полакомиться падалью.

— Может... — Генри ускорил шаг, догоняя Чарли. Его мозолистая рука схватила её за рукав. — Может, вернёмся? Я заплачу вдвое...
Чарли замерла. На миг в её взгляде мелькнуло что-то — не жалость, но холодный расчёт охотника, взвешивающего риски. Потом она резко дёрнула поводья.
— Сейчас повернём — нас растопчут свои же. — Она кивнула на толпу сзади, где люди бесконечной вереницей плелись за ними вверх. — Тем более, у меня в Доусоне дела. — Пауза. Ветер донёс лай собак и далёкий крик. — Хочешь назад? Иди. Деньги мне твои не нужны...

Ветер принёс запах смерти — где-то ниже, на дне обрыва, лежала павшая лошадь. Её бока уже разодрали мелкие хищники, оставив ребристые своды, похожие на развороченную шкатулку. Бернард, шагавший последним, бросил взгляд на Люка и провёл пальцем по горлу. Тот кивнул, поправляя перчатки. В кармане его пальто лежал нож — короткий, с рукоятью из оленьего рога, заточенный до бритвенной остроты.


IV
Уайт-Пасс вздымался перед ними стеной изо льда. Тропа, забитая людьми, змеилась вверх, петляя между валунов, покрытых голубоватым налетом мерзлоты. Мулы, лошади, ослы — все смешалось в единую массу, где животные ржали от боли, а люди ругались, толкаясь локтями. Воздух звенел от криков: «Дорогу! Дорогу, чёрт возьми!»

Мул Бернарда, упрямый и выносливый, как сам хозяин, шел впереди, пробивая путь сквозь толпу. Но камень под копытом дрогнул — валуны, скрепленные льдом, внезапно разошлись. Раздался щелчок, звук, похожий на перелом спички, только громче. Животное застыло, закатив глаза. Потом упало на бок и завыло — низко, протяжно. Мул, дергаясь, пытался вырвать копыто. Кость торчала из разорванной кожи, белая и острая, как осколок луны. Бернард рухнул на колени, схватив мула за морду, чтобы тот не бился. Толпа вокруг замерла на секунду, потом поползла дальше, обтекая их, как вода камень. Никто не остановился.

Чарли, шедшая впереди, обернулась на крик. Её взгляд скользнул по мулу, потом к Бернарду.
— Нога сломана. Придётся пристрелить.
— Нет, мать твою! — Бернард выругался, но в его голосе дрожь перебила ярость. — Вытащим... как-нибудь...
— Он не дойдёт, — Чарли спустила с плеча перевязь своего ружья, но не сняла. — И ты тоже, если будешь тащить его.
— Я... — он медленно встал и сглотнул ком в горле, — ...не могу.

Люк, протискивавшийся мимо с поклажей, присвистнул:
— О, драма! Медведь и его преданный друг...

— Заткнись! — Бернард рявкнул так, что даже Эрик поднял голову от блокнота.

— Открытый перелом, — монотонно констатировал Эрик. — Вероятность выживания ноль...

Чарли смотрела на Бернарда. Не на лохматую голову, не на шрамы, а на дрожь в пальцах, всё ещё сжимавших уздечку. Она кивнула, почти незаметно.
— Я сделаю.
— Нет! Я сам... Дай мне минуту...
Бернард опустился на корточки, проводя ладонью по шее мула — там, где шерсть была теплее всего. Животное хрипело, выдыхая клубы пара.
— Эй, старина... — голос его сорвался на шепот. — Извини, чёрт возьми...

Чарли наблюдала, как его спина, всегда гордая, сгорбилась. Как пальцы вцепились в гриву, будто ища опоры. Она вспомнила, как сама стояла над своим псом, которого укусил гремучник. Ей было всего двенадцать — отец тогда сказал: «Смерть бывает милосердием».
— Бернард, — её голос смягчился на полтона, — он страдает.

Он резко поднялся, выхватив револьвер из кобуры на бедре. Прицелился. Рука дрожала. Палец на спуске побелел, но выстрела не последовало.
— Чёрт... — он выругался сквозь зубы, с силой тряхнув головой.

Люк закатил глаза:
— Давай я. За бутылку виски.

— Тронь — убью, — Бернард повернул ствол к нему, глаза дикие.
Но потом он сделал глубокий вдох и прицелился в основание черепа животного. Выстрел грохнул, ударившись эхом от скал. Мул дернулся и рухнул набок, кровь брызнула на снег, окрасив его в ягодный цвет. Бернард стоял, опустив ствол, глаза остекленевшие. Он не знал, сколько людей он погубил за свою жизнь, не моргнув и глазом, но сейчас... Сейчас всё было иначе.

— Переберите пока снаряжение, что-то придётся тащить на себе. — Чарли толкнула Бернарда к тюкам, но голос звучал тише обычного. — И... хорошо справился. Так лучше. Для всех.

Сама же Чарли опустилась перед телом мула на колени. Она достала из-за пояса пучок засушенных трав — чабрец и кедровые иглы, перевязанные лосиной жилой. Её пальцы проворно развязали узел, и резкий аромат хвои смешался с запахом крови.

— Дух земли, прими этого воина, — зашептала она на языке тинклитов, который Бернард не понимал, но узнал по гортанным переливам. — Пусть бежит в степях, где нет вьюков и боли.

Она рассыпала травы вокруг головы мула, затем провела ладонью от его лба до потухших глаз, словно стирая следы страданий. Бернард стоял, стиснув кулаки, и чувствовал, как комок в горле растёт с каждой секундой. Ему хотелось крикнуть, чтобы она остановилась, — этот ритуал делал смерть... священной. А он не мог позволить себе такую роскошь.

— Что это? Надгробная речь для осла? — Люк склонил голову набок, но в голосе не было привычной ехидны.

— Душа не знает, чьё тело покидает — человеческое или звериное, — ответила Чарли, не оборачиваясь. — Она просто боится заблудиться.

Когда девушка поднялась, на снегу остался силуэт из трав — сакральный узор, впечатавшийся в окровавленный снег. Бернард неосознанно шагнул вперёд, его рука дрогнула, будто хотела коснуться её плеча. Но она уже шла вперёд, бросив через плечо:
— Теперь его дух не будет страдать.

Он не сказал спасибо. Не кивнул. Просто подобрал с земли пустую гильзу, сунул её в карман — глупый трофей, который позже будет жечь под рёбрами, всё больше и больше превращая его сердце в камень. Впервые за долгие годы Бернард пожалел, что не верит в загробный мир.

Люк, закатив глаза, полез в карман за портсигаром. Эрик записал в блокнот: «Ритуал занял 3 минуты 47 секунд. Теряем время». Генри же, глядя на тело, всхлипнул:
— А... а если я умру, вы тоже...
— Закрой рот, — Бернард рявкнул, но уже без прежней злобы.

— Двигаемся, — бросила Чарли, но перед тем как развернуться, на миг коснулась руки Бернарда. Тяжело, по-мужски. Никаких слов.

Бернард хрипло хмыкнул. Но когда они тронулись в путь, он намеренно загрёб сапогом снег, прикрыв им кедровые иглы — чтоб не сдуло ветром.